Чужой. Константин Александрович Алексеев

затурканного жизнью работяги из девяностых, когда месяцами не платили зарплату, выгоняли на неопределенный срок в отпуска за свой счет, и недавний добытчик, превратившись в невольного трутня, тихо садился на стакан. Но квасил не запойно, а исключительно по вечерам, принимая свои триста граммов в одиночку. А на ворчание жены лишь вздыхал и виновато опускал взор. И появлялась в мужике какая-то усталость, надломленность. Именно такая сейчас явственно просматривалась в Нэссе.

      Когда проезжали мимо монастыря, я нарочито перекрестился, покосившись на Серого, ожидая увидеть на его лице раздражение или в лучшем случае равнодушие, но он неожиданно вслед за мной осенил себя крестным знамением. Нэсс, который в свое время чуть ли не публично отрекся от Церкви!

      «Однако!»

      Доехав до «Батюнинской» и закупившись в ближайшем магазине, мы прошли чуть вперед и оказались на небольшой тихой улочке. По обеим ее сторонам тянулись старинные двухэтажные домики с лепниной, почти все нежно-медового цвета. Лишь крайний из них был выкрашен в бледно-розовый.

      – Вот он, мой особняк, – кивнул на него Нэсс.

      Едва мы вошли в подъезд, как из-за ближней двери раздалось громкое, отрывистое мяуканье, чем-то напоминавшее собачий лай.

      – Он у меня такой. Я еще к дому подхожу, а его светлость уже чует, – с нежной гордостью сообщил Вознесенский, отпирая замок. Потянул дверь, шагнул и чуть было не споткнулся об вертевшегося у порога длинного полосатого кота.

      Замяукав еще пронзительнее, зверь заурчал, обернулся вокруг ног хозяина, а затем, вскочив на банкетку под вешалкой, требовательно возложил передние лапы на бедро Сереге.

      – Подожди ты, дай хоть раздеться! – попросил тот питомца, но полосатый заголосил так протяжно, что Нэсс сдался и взял его на руки.

      Приставала тут же обхватил его лапами за шею и стал тереться мордой о лицо, словно хотел забодать. А Серый в ответ бережно прижал его к себе, гладя по загривку и почесывая за ухом. Лицо моего школьного знакомца в этот момент выражало нежность и вину, как у приходящего отца, наконец-то вырвавшегося проведать соскучившегося сынишку.

      Изурчавшись и истеревшись, кот наконец позволил спустить себя с рук и обратил внимание на меня. Вновь запрыгнув на лавку, зверь требовательно и пытливо воззрился, чутко шевеля ноздрями, а затем вновь издал протяжный звук, чем-то похожий на сигнал клаксона допотопных автомобилей.

      – Это он здоровается с тобой, – перевел с кошечьего Нэсс. – Вроде как знакомиться желает.

      – И как же его зовут?

      – Лоренцо. Не забыл еще Шекспира?

      Котофей старательно и с интересом обнюхал меня, подставил потрепать заушину, а затем переключил внимание на сумку, явно пропахшую моим домашним зверьем. Исследовав ее, стал тереться об нее подбородком и ушами.

      – Это он, типа, твоим послание передает, – пояснил Вознесенский. – Обычные, сам знаешь, как метят, а кастраты вот так вот… Да ты не разувайся, не надо! – заметив, что я собираюсь снять кроссовки, запротестовал он. – У меня