Сумеречный Сад. Трейси Хигли

но в то же время нежный, уязвимый. Не в силах совладать с эмоциями, я отпиваю вино из бокала, чтобы сглотнуть ком в горле.

      – Не все здесь – писатели? – Я оглядываю головы собравшихся.

      – Нет! И так более чем достаточно историй, не находишь?

      – Достаточно для чего?

      – Чтобы нас разбудить! – Она щелкает пальцами перед моим лицом, как гипнотизер. Но если я все это время была под гипнозом, то, судя по всему, команды А. не хватит, чтобы развеять иллюзию.

      – Мир в полусне, моя дорогая. Чтобы пробудить его, нам понадобятся все тайны, вся красота, которую мы можем сотворить. – Она качает головой, глубоко вдыхает, будто ей тяжело говорить на эту тему. – Но я заболталась, где же твоя Э.? – Она откусывает кусочек канапе и откидывает голову назад, закатив глаза – настолько оно вкусное.

      Я прикусываю губу, не зная, что ответить.

      – Э.?

      – Не глупи. Она тебя вырастила. – А. хмурится.

      Но ее слова оглушают. Она имеет в виду Элизабет? Ба?

      У тебя все еще есть сад. Твой особенный дар.

      Я не вспоминала о словах Ба с тех пор, как попала в это волшебное место.

      Возможно ли, что она тоже была здесь?

      Тогда, получается, я не сплю.

      А. хлопает меня по плечу:

      – Не переживай. Наверное, ее зажал в угол Т. и рассуждает о своих стихах, но ты меня знаешь. – Она подмигивает, наклоняется поближе и с улыбкой говорит: – Я предпочту любому стихотворению старое доброе убийство.

      Убийство? Мурашки бегут по коже. Но А., скорее всего, говорит про детективы.

      – Э. себя плохо чувствует. – Я прикусываю губу. Значит ли это что-нибудь в этом месте? Не могу поверить, что она говорит о Ба, но не могу упустить шанс.

      – Неужели! Очень грустно это слышать. Такая добрая женщина, и взять тебя на воспитание после… Она чудесная. Скажи ей, она непременно должна поправиться – мы не потерпим возражений!

      – Кто должен поправиться? – обращается к нам мужчина с огромными усами, складывавший на свою тарелочку канапе. Он одет в коричневый твидовый жилет и смотрит на меня поверх очков в золотой оправе.

      – Помнишь Э.? Замечательная женщина, ты еще подписал ей одно из своих первых изданий. Ей нездоровится. – А. подмигивает мне. – Первые издания Ф. когда-нибудь будут стоить золотые горы, вот увидишь.

      Стеклянный шкаф с первыми изданиями – я не помню, когда его открывали последний раз. Там стоят книги в тканевых обложках цвета стареющих кирпичей или выцветших джинсов. Позолоченные буквы, потрепанные корешки.

      Все люди здесь – настоящие?

      Затем меня догоняет другая мысль – А. сказала, что Ба «взяла меня на воспитание после»… После чего?

      – Расскажи мне об Э. Как она меня взяла к себе. Почему она это сделала?

      А. изучает мое лицо.

      – Почему мы вообще что-то делаем? Полагаю, из любви. – Она смотрит куда-то за мое плечо, глаза вспыхивают. – О, это Г.? Я должна поздороваться.

      И она ускользает, оставляя меня рядом со столом. Я бросаю