Дайте мне имя. Владимир Колотенко

верит. Разве может быть кто-то другой? Она улыбается, тянет ко мне руки, обвивая шею, словно лоза молодого винограда и снова закрывает глаза.

      – Почему ты не будишь меня?

      Разве можно разбудить мертвого?

      Господи, как же она прелестна!

      Затем я чувствую, как лоза увядает на моей шее, сползает с нее и, кажется, слышу, как хлопают распахнувшись, точно парус на ветру ее веки и глаза наполняются испугом: надо же… Ты?! Крик, возникший в ее глазах, теперь вырывается из горла: ты?! А кто же, по-твоему, должен быть на моем месте? Вина пропитала воздух спальни так, что даже Рыжик, наш пес, поджав хвост и забившись в угол, смотрит на меня виноватыми глазами. Только теперь я чувствую, что стою на сандалиях молодого человека.

      – Вы уж простите, – произношу я, – и пинаю каждую из них ногой. Так, что они летят в разные стороны.

      Рия смотрит на меня огромными удивленными глазами, но я не вижу ее. Только делаю вид, что не вижу.

      – Вы уж простите, – повторяю я и, кроша осколки глиняного горшка, выхожу на улицу. И, поскольку солнце уже взошло, иду на свою любимую гору, где я всегда бываю по утрам, иду, чтобы к вечеру снова вернуться к Рие.

      А что толку бить горшки и орать что есть мочи? Кто орет, того ведь совсем не слышно. К тому же есть дела поважнее.

      – Господи, – прошу я, – прости мне мою слабость.

      Весь день я хожу в окрестностях города, любуясь их сказочной красотой и думая о своем. Заставляю себя преодолевать крутые подъемы, чтобы унять тревогу в сердце. Делаю, конечно, передышки, чтобы вытереть пот со лба. К вечеру бешено устаю, думая о своем, и возвращаюсь домой до захода солнца. Голодный, совсем выбившийся из сил и счастливый.

      – Ри, – произношу я, переступая порог, – ты опять читаешь эти книжки.

      И преподношу ей охапку полевых цветов.

      – Ах!

      От запаха лаванды она сходит с ума.

      – Это мне?!

      Как сияют ее глаза!

      – Где ты пропадал, ужинать будем?

      – Я голоден, как гиена.

      – Куда же ты исчез на весь день?

      Этот вопрос не в стиле наших отношений, поэтому я на него не отвечаю, я спрашиваю:

      – Чему ты улыбаешься?

      Вместо ответа в уголках ее дивных глаз вызревают крохотные озерца слез.

      – Слушай, – говорит она, не стыдясь своих слез и бросаясь мне на шею, – за что ты меня так любишь?

      Я только крепче сжимаю любимые милые плечи, ловлю губами россыпи нежного шелка душистых волос и молчу. Я не объясняю, что любить за что-то там невозможно. Или – да, или…

      – С таким характером ты попадешь в историю.

      Рия права: попаду. Да, у меня достаточно крепкие нервы, чтобы жить в этом мире. Но неужели такой уж несносный характер? Да, я упрям и настойчив. Я просто привык любое дело доводить до конца. Какое дело? И неужели мир уж настолько плох, чтобы жертвовать ради его удовольствия собственной жизнью?

      – Слушай, –