Трагедия господина Морна. Владимир Набоков

нас уже сам действовал король…

      Т р е м е н с

      (тяжело зашагал по комнате,

      барабаня на ходу по мебели)

      Постой, постой! Ужель ты правда думал,

      что вот с таким упорством я работал

      на благо выдуманного народа?

      Чтоб всякая навозная душа,

      какой-нибудь пьянчуга-золотарь,

      корявый конюх мог бы наводить

      на ноготки себе зеркальный лоск

      и пятый палец отгибать жеманно,

      когда он стряхивает сопли? Нет,

      ошибся ты!..

      Э л л а

      Чуть голову направо…

      каракуль натяну вам…

      Папа,

      садись, прошу я… Ведь в глазах рябит.

      Т р е м е н с

      Ошибся ты! Бунты бывали, Ганус…

      Уже не раз на площадях времен

      сходились – низколобая преступность,

      посредственность и пошлость… Их слова

      я повторял, но разумел другое, —

      и мнилось мне, что сквозь слова тупые

      ты чувствуешь мой истинный огонь,

      и твой огонь ответствует. А ныне

      он сузился, огонь твой, он ушел

      в страсть к женщине… Мне очень жаль тебя.

      Г а н у с

      Чего ж ты хочешь? Элла, не мешайте

      мне говорить…

      Т р е м е н с

      Ты видел при луне

      в ночь ветреную тени от развалин?

      Вот красота предельная, – и к ней

      веду я мир.

      Э л л а

      Не возражайте… Смирно!..

      Сожмите губы. Черточку одну

      высокомерья… Так. Кармином ноздри

      снутри – нет, не чихайте! cтрасть – в ноздрях.

      Они теперь у вас, как у арабских

      коней. Вот так. Прошу молчать. К тому же

      отец мой совершенно прав.

      Т р е м е н с

      Ты скажешь:

      король – высокий чародей. Согласен.

      Набухли солнцем житницы тугие,

      доступно всем наук великолепье,

      труд облегчен игрою сил сокрытых,

      и воздух чист в поющих мастерских —

      согласен я. Но отчего мы вечно

      хотим расти, хотим взбираться в гору,

      от единицы к тысяче, когда

      наклонный путь – к нулю от единицы —

      быстрей и слаще? Жизнь сама пример —

      она несется опрометью к праху,

      все истребляет на пути своем:

      сперва перегрызает пуповину,

      потом плоды и птиц рвет на клочки,

      и сердце бьет снутри копытом жадным,

      пока нам грудь не выбьет… А поэт,

      что мысль свою на звуки разбивает?

      А девушка, что молит об ударе

      мужской любви? Все, Ганус, разрушенье.

      И чем быстрей оно, тем слаще, слаще…

      Э л л а

      Теперь сюртук, перчатки – и готово!

      Отелло, право, я довольна вами…

      (Декламирует.)

      «Но все же я тебя боюсь. Как смерть,

      бываешь страшен ты, когда глазами

      вращаешь так. Зачем бы мне бояться, —

      не знаю я: вины своей не знаю

      и все же чувствую, что я боюсь…»

      А сапоги потерты, да уж ладно…

      Г а н у с

      Спасибо,