Пути-дороги. Сергей Калабухин

белых не боялась, а тут кинулась ей эта зверюга на загривок и до тех пор трепала, пока в полное расстройство нервную систему у собаки не привела. И всё же не уберегла Маринку…

      Татищев замолчал и позабыл про сигарету, продолжавшую дымиться в его пальцах. Глаза его сделались далёкими, про гостя он забыл.

      Левенцов тихо встал и удалился в свою комнату, где ждал рабочий стол с чертежами, книгами, набросками. Он сел за него, но тут же поднялся и в бездумье подошёл к окну, поглядел через дорогу. Кирпичная кладка стен будущего рынка возвышалась уже на полметра над землёй. Может, прав Татищев, и настоящее счастье возможно только в гармоничной семье? На ум Левенцову пришли строки из Крыловской басни: «За счастьем, кажется, ты по пятам несёшься, а как на деле с ним сочтёшься, – попался, как ворона в суп…» А как же упоение от неожиданно пришедшей в голову технической идеи, огромная радость и удовлетворение от её успешного воплощения в рабочий образец? Радость и счастье, видимо, всё же далеко не одно и то же, потому и обозначаются разными словами. Эту горькую правду подтверждает и жизненный опыт самого Левенцова: никакие научные открытия, никакие изобретения сами по себе счастья людям не принесут. Счастье, видимо, даруется иллюзией, а не реальностью. Ради чего тогда мучиться проклятым Делом, если знаешь, что его завершение никому, кроме тебя самого радости не даст? Да и сам ты, правду говоря, испытываешь радость, только пока делаешь, а как остановился… Дело, выходит, не в самом Деле. Но в чём?

      Так всегда. На каждый новый вопрос налипал десяток новых, выстраивалась заколдованная цепочка, из которой невозможно было вырваться. Вырваться Левенцову удалось лишь с помощью иллюзии: он вспомнил о Фадеевой Наташе.

      7

      Через месяц после отправки мужа в ЛТП Наташа получила известие о его смерти. Какой-то очумевший от трезвой жизни алкоголик ударил его молотком по голове. В похоронных хлопотах для слёз не оставалось времени. Когда же, похоронив, она собралась наконец отдать должное умершему слезами, обнаружилось, что она или разучилась плакать, или опоздала с этим. Наташу это неприятно поразило. Укоры совести так беспокоили её, что она даже обрадовалась выходу на работу после недельного перерыва.

      Грузчик Саша был, как всегда, слегка опохмелившись, и Лукьяновна кляла его и грозилась поставить перед заведующей вопрос о его увольнении. Пришла машина с белым хлебом. Разгрузив её на пару с Сашей, Наташа почувствовала, что и похороны, и укоры совести в связи с так и не оплаканным ею мужем ушли куда-то, стали полузабытым сном.

      Толпа народа уже нетерпеливо стучала в дверь снаружи, требуя открытия. Толпа не знала, что у кассирши технические неполадки с животом. Лукьяновна не велела открывать, пока кассирша не выйдет из уборной. Но кассирша не выходила. Лукьяновна свирепо крикнула:

      – Открывай!

      Наташа сняла с дверной скобы замок и встала