Повести и рассказы. Книга 4. Геннадий Раков

что слышанным, оказался рядом с Ханафеевым. Тот не успел опомниться, как плавал на животе в холодной грязи.

      – Ирод, я тебе самому отверну башку. Что наделал, что наделал! – мужики обступили лошадь. – Давай, робя, распрягай Карьку.

      Как только Карьку выпрягли, она сама встала. Но не сдвинулась с места. Как её не уговаривали – осталась стоять промеж оглобель, косилась на телегу, на Ханафеева. Тот стоял на обочине дороги и стряхивал с себя грязь.

      – Неужто этого ирода боишься? Пошли на конный двор. Шельма больше ни к одной лошади не подойдёт. Лес валить будет да сучья рубить. Окаянный! – говорил бригадир.

      Лошадь стояла, печально смотрела на людей. Бригадиру показалось, лошадь просила запрячь её.

      – Слышь, Семёнов, запряги-ка её, мы пока снимем кой-чего с телеги. Может, и вправду, чёй у неё в голове?..

      Семёнов знал своё дело и сноровисто облачил лошадь в упряжь. Мужики успели сбросить лишь небольшое бревно.

      Что произошло дальше – трудно объяснимо, но это факт. Не успели мужики подойти к телеге за вторым бревном, Карька дёрнула вправо, влево… и… медленно потащила за собой воз. Мужики оторопели. Карька набирала скорость. Через минуту она уже бежала. Не от Ханафеева, это я наверняка знаю. Она бежала, потому что в ней есть сила, есть всё, чтобы быть хорошей лошадью. Она и была лучшей лошадью. И возила больше остальных. Но есть всему предел. Этот предел был так невелик – одно небольшое бревно.

      – Сволочь же ты, Ханафеев. Тебя бы самого колом по башке.

      – Я что? Хотел, как лучше. Больше увезёшь, скорее выполнишь и перевыполнишь норму. Дело ведь общее. Коммунизм строим. Вон, радио и сегодня утром говорило: «Норму надо перевыполнять». Все перевыполняют. А я что? Политика партии и правительства, сами знаете.

      Бригадир остановил «политика»:

      – Слушай, олух царя небесного, хочешь норму перевыполнять – перевыполняй своим горбом. На чужой шее в рай непозволительно въезжать. И чтобы лучше усвоил это – бери топор и с завтра на лесосеку. Там посмотрим, каков ты есть передовик. Пошёл вон.

      Через несколько минут на дороге никого не было. Осталась прежняя грязь да бревно, напоминавшее о случившемся. Да и случилось ли что? Ведь это была лишь какая-то лошадь. Для победы «мировой революции» это ничего не значит.

      Это понял я, к сожалению, слишком поздно.

      …А бригадира вскоре заменили… на… Ханафеева.

      Зима

      – Кто это там впереди так руками размахивает? – Ханафеев вглядывался вперёд из розвальней через бегущую трусцой, заиндевевшую от мороза лошадь. – Кажись на лыжах кто? Чёрт дёрнул. Чудные люди пошли какие-то. В ночь, да мороз ещё такой, будь он неладен. Спортсмены… Э, дак это сынок Марфы Семёновой, то-то я смотрю. Ну как же, в техникуме строительном учится, городской стал. На Новый год, видно, к родителям наворачивает, спешит.

      Лошадь с лёгкостью нагнала лыжника и пошла дальше. Ханафеев прикрыл лицо воротом тулупа.

      «Давай, давай, спеши, долгонько ещё бежать-то. Ну, ничего, парень он дюжий, вот холод только собачий. Как бы не