Повести и рассказы. Книга 4. Геннадий Раков

В неё была впряжена лучшая лошадь деревенской конюшни – Карька. Её необычное имя всегда вызывало у меня интерес.

      Но дело не в том. Меня поразила сейчас не сама Карька, а величина воза, в который она была впряжена. Он был раза в два больше принятого.

      Напротив меня была большая лужа. Лошадь остановилась прямо в ней.

      Извозчик стоял рядом в грязи, держал в одной руке вожжи, в другой кнут и зло орал:

      – Ну что, сучья порода, отдохнуть решила? Я те покажу, дрянь такая… А ну… Двигай…

      Я к деревенской ругани привык и потому поначалу не придал значения его кружевным выражениям.

      Пока извозчик ухищрённо разносил лошадь и всех её предков, сзади остановилось ещё несколько подвод. Никто не хотел объезжать – вокруг грязь ещё больше, чем посередине. Извозчики решили подсобить застрявшим. Они упёрлись в телегу. Как ни старались – телега не сдвинулась.

      – Слушай, Ханафеев, скинь ты половину, чего скотину гробишь? Видишь, мочи нет у неё. Сразу тебе говорили – не потянет.

      – Идите вы… к хренам собачьим, – хлестнул со всей мочи по спине лошади Ханафеев и отвернулся от помогавших. – Я ей, сволочи, покажу, как работать надо.

      Извозчики плюнули на него. В том числе и натурально плюнув в грязь. И с трудом объехали застрявших. Ещё раз посоветовали отбавить с воза.

      Ханафеев этого не сделал. Он решил остаться самим собой. Его кнут ходил без остановки по крупу бедной лошади.

      Она рвалась, тянула повозку изо всех сил. Было видно, как судорожно напрягаются мускулы всего её большого мощного тела, набухают от напряжения вены.

      Казалось, повозка сдвинулась с места… только показалось.

      Ханафееву было достаточно сделать свой вывод.

      – Что же ты… мать твою разэдак, издеваешься надо мной? Вот я сейчас тебе дам. – Каждое его слово сопровождалось отборным матом.

      Ханафеев со злобой бросил кнут в грязь. С усилием вытягивая из грязи свои сапоги, он направился с сторону нашего забора. Красными, налитыми кровью глазами лошадь испуганно глядела в его сторону и пряла ушами. Бедная, хотела найти спасения, спасителя. На улице никого, кроме меня, не было. Не было и спасения.

      Ханафеев с треском оторвал от нашего забора толстую сухую штакетину.

      – Ты у меня сейчас запляшешь, – Ханафеев двинулся к лошади с дьявольской улыбкой, от которой мне стало не по себе.

      Я юркнул назад, в калитку.

      Бедная лошадь уже всё поняла и, видимо, стараясь ещё что-то исправить, натянула постромки. Бесполезно. Телега как вкопанная глубоко сидела в грязи. До сих пор мне кажется, что её бы и трактор не вытащил. Да в то время и тракторов-то в деревне не было.

      – Ну вот, милая, я тебя угощу, – с этими зловещими словами он опустил со всего маха штакетину на спину животного.

      Лошадь дёрнулась всем телом вперёд. Казалось, вот-вот постромки треснут, и она скроется от мучителя. Напрасно. Постромки были крепкими, изготовлены на совесть, надолго, продуманно.

      Я потерял счёт ударам, которые сыпались на беднягу. Она на них уже перестала