Обряд. Валентина Назарова

скидывает с себя одеяло и готовится спустить ноги с кровати.

      – Встаешь? – Теплая рука Артура ложится поперек ее голого живота.

      – Встаю.

      – Может, ну нафиг?

      И в этом его «ну нафиг» воплощается сразу столько всего невыносимо приятного и совершенно невозможного, что Настя прямо-таки ненавидит его в этот момент.

      – Нельзя, уволят, – коротко бросает она и поднимается с кровати одним волевым рывком, как будто в воду ныряет. – Укройся с головой, свет включу.

      Она собирает в охапку форму, конспекты, учебники и тащит все на кухню.

      – Насть, – раздается из комнаты, когда она уже чистит зубы.

      – Что? – Она шлепает по паркету на его голос. – Чего не спишь?

      – Ты придешь сегодня?

      – А это обязательно?

      Он высовывается из-под одеяла; в темноте ей не разглядеть его лица, только силуэт на подушках и светлые отросшие волосы.

      – Ну я думал, тебе будет весело. Катю возьми. Я буду сам музыку ставить, включу твою самую любимую песню, если, конечно, ты когда-нибудь скажешь мне, какая она.

      Настя усмехается, рассматривает проступающие в темноте симметричные черты его лица. Ей до сих пор трудно привыкнуть к его лицу, оно кажется ей слишком правильным и оттого совершенно ненастоящим.

      – Ну приходи! Это же весело, Хеллоуин, праздник.

      – Да никакой это не праздник.

      – Вот же зануда. Смотри, что у меня есть! – Артур свешивается с кровати и тянется рукой к валяющемуся рядом рюкзаку. – Иди сюда.

      Настя послушно подходит к кровати.

      – Что там?

      – Наклонись, мне твоя голова нужна.

      Она хихикает, слышит, как шуршит пакет, потом чувствует его пальцы у себя в волосах.

      – Вот. Включи свет.

      – Что это? – Она ощупывает бархатный обруч у себя на голове, потом тянется к выключателю. Раздается щелчок.

      В мутном зеркале платяного шкафа отражается ее бледное скуластое лицо. Из спутанных серебристых волос торчат, как рога, два кошачьих уха в черном кружеве.

      – Я подумал, ты будешь прекрасной черной кошкой – служанкой сатаны.

      Но Настя не слышит его: обруч сдавливает ей виски, и она стряхивает его со своей головы истеричным рывком, как паука.

      – Насть, ты чего?

      – Откуда… – произносит она, на шаг отходя от упавшего ей под ноги обруча, – откуда вообще ты взял, что я кошек люблю?

      Артур садится на кровати.

      – Здрасьте-приехали. Ну ты подкармливаешь же уличных все время. Думала, я не знал?

      – Это не значит, что я их люблю. Это ничего не значит.

      – Меня ты тоже кормишь – это тоже ничего не значит?

      – Я на работе пол-Питера булочками с корицей кормлю. – Она пытается выдавить из себя улыбку, притвориться, что все это сарказм, чтобы как-то спасти положение. – Что ж мне, всех любить прикажешь?

      Он поднимает руки, как будто сдается, и отворачивается от нее. В этот момент ее охватывает приступ паники. Не надо, чтобы он сдавался, как она без него будет, если он сдастся и просто плюнет на все? За последние месяцы