Меридон. Филиппа Грегори

когда Джек и Роберт переодевались в костюмы. Я делала все больше и больше с той первой ночи, когда задержалась просто ради удовольствия погладить бархатистые лошадиные носы и вычистить горячие бока. Теперь это была моя работа. Дэнди трудилась в лагере. Она покупала припасы и браконьерством добывала еду. Содержала фургон в чистоте, которой требовал Роберт – от запущенной грязищи у Займы до здешнего порядка было далеко, как небу от земли. Потом Дэнди шла на луг и следила за воротами, пока Роберт зазывал народ на представление.

      Понемногу мы вникали в дело. Нам все больше нравилась разница между тяготами кочевой жизни и волшебством костюмов и переодеваний. И все больше мы начинали зависеть от звука восхищенных аплодисментов, от ощущения власти, приходившего, когда все на тебя смотрят, и ты творишь чудо перед десятками, а то и сотнями людей.

      Пока мы учились, Роберт строил планы. Всякий раз, когда рядом с нами давали другое представление, он шел его смотреть. Даже если из-за этого приходилось пропустить наше собственное. Он надевал лучший сюртук – твидовый, а не рабочий красный фрак – садился на большого серого жеребца и ехал аж за двадцать миль, чтобы посмотреть представление. Но занимал его не конный балаган. Я это поняла, когда Джек вернулся, поработав зазывалой под Кейншемом, и принес листовку, про которую уверенно сказал:

      – Па, тебе это будет интересно.

      То было не объявление о конном балагане, а яркая картинка, на которой человек висел вниз головой с перекладины, качавшейся высоко-высоко под потолком. Он казался полуголым, костюм обтягивал его, как вторая кожа, и весь сиял блестками. У него были густые усы, и он улыбался, словно совсем не боится.

      – Ты что-то белая, как полотно, – сказал Роберт, поглядев на меня. – Что такое, Меридон?

      – Ничего, – тут же ответила я.

      Но я чувствовала, как отливает от головы кровь, и понимала, что в любое мгновение могу упасть в обморок.

      Я протиснулась мимо Роберта и жуткой картинки, спотыкаясь, вышла на ступеньки фургона и села, глотая свежий воздух теплого августовского вечера.

      – Ты как, сможешь работать? – спросил из фургона Роберт.

      – Да, да… – слабым голосом заверила я. – Просто стало нехорошо на минутку.

      Какое-то время я молча сидела на ступеньках, глядя на пасущихся лошадей и солнце, низко висевшее за рядом бледных облаков цвета масла.

      – У тебя что, крови начались? – с грубоватым сочувствием спросил Роберт, появившись в дверях фургона.

      – Да нет же! – воскликнула я уязвленно.

      – Ну, обидного-то в этом ничего, – извинился он. – А что тогда?

      – Да картинка эта, на объявлении… – сказала я.

      Я самой себе не могла объяснить, почему пришла в такой ужас.

      – Что этот человек делает? Он так высоко!

      Роберт вынул объявление из кармана.

      – Он себя называет артистом на трапеции, – сказал он. – Новый трюк. Я поеду в Бристоль, посмотрю. Хочу знать, как это делается. Видишь…

      Он