Меридон. Филиппа Грегори

три шага, потом повернулся и подошел снова. Лицо у него было каменное.

      – Слушайте, вы, двое, – сказал он. – Один раз скажу, повторять не стану. Что бы ни случилось вне арены, даже за задником, вышел на арену, забрался на лошадь – работай. Мне наплевать, хоть топором друг друга рубите, когда номер закончите. Или относитесь к делу серьезно, или не будете на меня работать. А «серьезно» – значит забыть обо всем. Обо всем! Кроме номера.

      Мы кивнули. Роберт умел произвести впечатление, когда считал нужным.

      – Давайте-ка еще раз, – сказал он, щелкнул кнутом и поднял Пролеску в галоп.

      Джек вскочил на лошадь, сел верхом и протянул руку, чтобы подхватить меня и посадить перед собой. Он взялся за ремень повода, встал на ноги, распластав босые ступни на потной белой с бурым спине Пролески. Я почувствовала, как его рука стиснула меня под грудью, и встала – некрасиво, на полусогнутых ногах, – а потом, когда Роберт разразился понуканиями и ругательствами, я осторожно выпрямила колени и прижалась к Джеку, позволив его телу направлять мое, а его руке – удерживать меня. Мы совершили полный круг, не упав, потом Джек дал мне соскочить с торжествующим воплем и, сделав сальто, спрыгнул сам.

      – Молодцы! – сказал Роберт.

      Его красное лицо сияло от удовольствия.

      – Оба молодцы. Завтра в это же время.

      Мы кивнули, Джек дружески похлопал меня по плечу, я повернулась и взяла Пролеску за уздечку, чтобы поводить ее и дать ей остыть.

      – «Мамзель Меридон – танцует на лошади без седла!» – тихо сказал себе Роберт, проходя мимо задника на луг. – «Дух захватывает от ее прыжков сквозь Пылающий Обруч!»

      4

      Нас с Дэнди растили не как настоящих цыганок. Когда похолодало и в фургоне стало так сыро, что даже одежда, в которой мы спали, по утрам была влажной, па нанимался конюхом, или носильщиком, или разносчиком на рынке в каком-нибудь городе покрупнее, где люди не больно-то следили, кого нанимают, а приставы были слишком медлительны и ленивы, чтобы нас выгнать. Мы не представляли, как меняются времена года, как можно переезжать с места на место, чтобы зимой возвращаться в надежные знакомые поля и холмы. С нашим па то и дело приходилось удирать от тех, с кем он играл в карты, с кем мошенничал по мелочи, кого обманул на сделке, удирать, не спланировав путь, не по кочевым правилам. Он никогда не знал, куда едет, просто следовал чутью, указывавшему на легковерных картежников, дураков и дурных лошадей – и места, где они могут собраться вместе.

      С балаганом Гауера мы кочевали совсем по-другому. Мы никогда не задерживались где-то из-за того, что Роберт обзавелся приятелями или ему приглянулся городишко. Мы двигались быстро и постоянно, каждые три дня, а то и скорее, как только толпа начинала редеть. Дольше мы задерживались только возле больших ярмарок, на которые толпы собирались за много миль. Но к концу октября ярмарки пошли на убыль, погода делалась все холоднее. По утрам мне приходилось разбивать лед в ведрах с водой, а жеребца на ночь накрывали одеялом.

      – Это будет последняя неделя, – сказал Роберт, когда мы остановились пообедать.

      Мы