На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

меня есть проект: если мы, негоцианты, обсудим его все сообща, то, может быть, и придем к каким-либо результатам.

      – Мы слусаем…

      – Теперь не время распространяться, а вот вы заезжайте на днях ко мне на дачу, – мы и потолкуем.

      Хмуров, пошатываясь, подошел к Перловичу.

      – Пойти разве наказать его? – мигнул он глазами в ту сторону, где Спелохватов обирал своих понтеров. – Идем в долю… Да, пойдем же… – Хмуров взял Перловича под руку и почти силою потащил к столу.

      – Сейчас банк затрещит, – провозгласил он, проталкиваясь к столу. – Настоящие игроки идут… Э, бык – алле…

      – Я сказал, что не стану играть.

      – Не мешайте, господа, – коротко обрезал Спелохватов, задержав талию и отмечая что-то мелом.

      – Алле, – черт побери, и жуэ, говорят тебе.

      Хмуров не то что бы был пьян, а просто ломался.

      – Михайло Иванович, а, Михайло Иванович… – говорил почти шепотом высокий, плотный приказчик, почтительно дотрагиваясь до плеча своего хозяина.

      – Что там еще?!

      – Пожалуйте-с на крыльцо.

      – Зачем?

      – Пожалуйте – дело есть…

      Хмуров пошел к выходу, бормоча: что там еще такое?.. пойти посмотреть… – Перлович тем временем стушевался в толпе, он уселся в скромном уголке, заслоненный широкою спиною певца, который, уткнувшись в одну точку, тянул густым басом:

      Выпьем за славу,

      Славу, друзья… я…

      Бррранной забавы

      Лю… бить нельзя³.

      Когда хор стихал, чтобы разразиться новым куплетом, слышны были иные, плачевные звуки: то продолговатая шкатулочка с музыкою чуть не в сотый раз наигрывала арию из «Трубадура».

      Тот самый адъютант, который так ловко полькировал на подмостках минурюкской танцевальной беседки, томно глядя в открытое окно на чуть освещенные, запыленные листики росшего у самой стены тополя, говорил какому-то интендантскому чиновнику:

      – О, как я способен любить… и любить не тою пошлою, чувственною любовью.

      – Ну, конечно, – соглашался собеседник.

      – Когда судьба столкнет с настоящею женщиною, близкою к тому почти неуловимому идеалу, то тут уже вся жизнь сливается, так сказать, в один фокус… этот фокус…

      Громадная датская собака Хмурова, спавшая на ковре, поблизости, не обращая внимания на разнообразный шум и движение, звонко зевнула и потянулась…

      – Этот фокус… – продолжал адъютант. – Гектор, свинья, пошел вон!.. Жарко, дышать невозможно.

      – Хотят к ужину накрывать, – сказал интендантский чиновник. – Мы тут, пожалуй, мешать будем. Пойдемте туда: посмотрим, как Спелохватов капиталы огребает… Ну, смотри, «фокус», не укуси меня, – отнесся он к собаке, шагая через животное.

      А между тем Хмуров вышел на крыльцо и прежде всего увидел своего Бельчика, который так и лез в глаза, громадным белым пятном рисуясь во мраке. От него валил пар, и конюх-киргиз усердно обтирал шею лошади полою своего полосатого халата.

      – Я к вам сегодня не зайду, – сказала Марфа Васильевна,