Гарики из Иерусалима. Книга странствий (сборник). Игорь Губерман

ли таланта у потомка

      душой, а не умом нас оценить?

      В России ни одной не сыщешь нации,

      избегнувшей нашествия зверей,

      рожденных от безумной радиации,

      текущей из несчетных лагерей.

      Бурлит людьми река Исхода,

      уносит ветви от корней,

      и молча ждет пловца свобода

      и сорок лет дороги к ней.

      Еврей весьма уютно жил в России,

      но ей была вредна его полезность;

      тогда его оттуда попросили,

      и тут же вся империя разлезлась.

      Мы ушли, мы в ином окаянстве

      ищем радости зренья и слуха,

      только смех наш остался в пространстве

      флегматичного русского духа.

      Мой жизненный опыт – вчерашен,

      он рабской, тюремной породы,

      поэтому так ошарашен

      я видом иной несвободы.

      Я скучаю по тухло-застойной

      пошлой жизни и подлой морали,

      где, тоскуя о жизни достойной,

      мы душой и умом воспаряли.

      Я уезжал, с судьбой не споря,

      но в благодетельной разлуке,

      как раковина – рокот моря,

      храню я русской речи звуки.

      Я пишу тебе письмо со свободы,

      все вокруг нам непонятно и дивно,

      всюду много то машин, то природы,

      а в сортирах чисто так, что противно.

      Навеки в нас российская простуда;

      живем хотя теплично и рассеянно,

      но все, что за душой у нас, – оттуда

      надышано, привито и навеяно.

      Один еврей другого не мудрей,

      но разный в них запал и динамит,

      еврей в России больше, чем еврей,

      поскольку он еще антисемит.

      Чисто русский, увы, человек —

      по душе, по тоске, по уму,

      я по-русски устроил свой век

      и тюрьму поменял на суму.

      Игра словами в рифму – эстафета,

      где чувствуешь партнера по руке:

      то ласточка вдруг выпорхнет от Фета,

      то Блок завьется снегом по строке.

      От моей еврейской головы

      прибыль не объявится в деньгах,

      слишком я наелся трын-травы

      на полянах русских и лугах.

      И родом я чистый еврей, и лицом,

      а дух мой (укрыть его некуда) —

      останется русским, и дело с концом

      (хотя и обрезанным некогда).

      Боюсь с людьми сходиться ближе,

      когда насквозь видна их суть:

      у тех, кто жил в вонючей жиже,

      всегда найдется что плеснуть.

      Люблю Россию: ширь полей,

      повсюду вождь на пьедестале…

      Я меньше стал скучать по ней,

      когда оттуда ездить стали.

      Мечтал я тихой жизнью праздной

      пожить последние года,

      но вал российской пены грязной

      за мной вослед хлестнул сюда.

      До боли все мне близко на Руси,

      знакомо, ощутимо и понятно,

      но Боже сохрани и упаси

      меня от возвращения обратно.

      Храпит и яростно дрожит казацкий конь при слове «жид»

      В