Хмель. Алексей Черкасов

не говори. В душе у меня черно и камень лежит. Нету силы жить, Александра. Нету! Зрить народ во тьме да в забвении тяжко. Тяжко! Не зри меня. Ступай.

      Она была, как мечта, вся из противоречий. Ее нельзя было судить, как не судят малое дитя за ослушание.

      – Ефимия!..

      – Поцелуй меня и ступай.

      Лопарев схватил ее, прижал к себе и все целовал, целовал в щеки, в глаза, в губы, куда попало. Иконка упала на пол.

      – Пусти, пусти! Богородица Пречистая, помоги мне!

      – Я не оставлю тебя. Не оставлю. Довольно молитв. Хватит! Жить надо. Жить, жить! Вспомни, какая ты была в роще. Тогда ты вся светилась, как солнце!

      – И солнце в тучи заходит.

      – Не вечно же оно бывает в тучах?

      – Не вечно. Может, и на моей душе настанет просветление. Погоди.

      – Вместе будем ждать. Я же муж твой. Ты же сама сказала, что я муж твой. Или забыла?

      – Нету покоя на сердце, Александра! Нету. Одной надо побыть. Не хочу, чтобы ты зрил меня в смятении да в тумане. Пусть я для тебя буду всегда как небо без туч.

      – Тогда не гони меня.

      – Не буду гнать, не буду. Только дай мне отстоять всенощную молитву.

      – Нет, нет, нет!

      – Молю тебя, дай мне одну ночь! Одну ночь! На теле моем сошли коросты от огня, и рана зажила от посоха сатаны, а в душе раны кровью точат. Те раны закроются, если Богородица Пречистая услышит мою молитву.

      – Ты же столько молилась, а разве она услышала?

      – Услышит, услышит!

      – Будем вместе молиться. Вместе!

      – Нет, нет, нет! Нельзя молиться вдвоем, коль души разные. Ищу я, ищу, а чего – сама не знаю. И нет мне покоя. Ты видел, как люди по землянкам живут? В коростах, голодом и холодом, а дядя Третьяк обжирается да бедных мытарит. Такую ли я крепость просила у Господа Бога, когда на костылях прокляла Филарета-мучителя?

      – Есть одно спасение – уйти из общины. Послушай меня…

      – И не говори! Не совращай, Александра. Или ты сам от Сатаны народился? Как я могу уйти, если кровью поклялась? И как уйти от бедных людей, которым я помогаю лечением? Неможно! Нет, нет!

      – Если ты поднимешься против Третьяка и Калистрата, они убьют тебя, Ефимия. Неужели ты этого не видишь?

      – Не убьют! Не убьют! Разве убил меня Филарет? Огнем жег, посохом ударил, да мимо!.. А что теперь? Сам в рубцах и в крови. А я живая. И жить буду. Дай мне одну ночь. Одну только ночь!

      – Если ты меня сейчас прогонишь, я пойду, подниму общинников и скажу, что Третьяка с Калистратом надо прогнать из общины.

      – Ой, ой! Что ты! Никого, никого не поднимешь, а сам себя погубишь. Нельзя так.

      – А как надо? Как?

      – Не ведаю. Буду молиться.

      – О!..

      – Не мучай меня, жену свою. Дай мне одну ночь.

      – О!..

      И, как пьяный, вышел из избы.

      Долго стоял на берегу Ишима. Чужой он, чужой в общине. И никогда не сумеет быть своим для таких вот темных и забитых людей. И даже Ефимию не понимает.

      «Уйти