В красный. Лина Николаева

действительно знал. И хотел другого ответа.

      Ловцам духов было известно: если в одно тело поместить две души, сломаны будут обе – уже никогда не переродятся, а помимо этого, сократится срок жизни носителя. Об оставшемся времени не мог сказать никто, но с каждым месяцем груз второй души становился все больше, он уже сравнялся с собственным весом – только и можно, что волочь за собой, а скоро станет так тяжело, что останется камнем пойти на дно. Интуиция, намеки Второго и шепотки видящих духов подтверждали, что осталось немного. Но громче о том, что рушится душа, говорило тело: странными снами, потерей контроля, растущей тяжестью в груди.

      Ран даже не спорил – а как тут поспоришь? Правила игры он принял давно, прекрасно зная, что не ему их менять, и все, что остается – держать голову да не захлебнуться потоком раньше времени.

      «Мне жаль, – искренне добавил Второй. – Я не оставлю тебя на той стороне».

      Ран изобразил улыбку и вернулся в кровать, но едва тонкое одеяло коснулось подбородка, зазвучал будильник. Он звенел всем корпусом, издавая резкий противный звук, и день ото дня ненависть к нему только росла – куда уж больше, казалось бы.

      «Немного осталось». – Первый вернулся и, конечно, свое ехидство прихватить не забыл.

      «О таких плюсах я не думал», – Ран покивал ему и нехотя слез с кровати.

      Для отца обязательной традицией был завтрак в семь утра. Мало того, что это давно набило оскомину, так еще и говорить порой требовалось: вот как сейчас, когда следовало обсудить разговор с Рейтмиром. Вчера отец отсутствовал, хотя вряд ли он еще чего-то не знал. Порой казалось, прошлое и настоящее он умеет читать буквально по движению воздуха – такой проницательностью он обладал.

      Ран спустился в столовую. Картина немногим отличалась от предыдущего утра. Во главе – отец, уже в жилете и пиджаке, будто домашней одежды у него нет вовсе, неизменно с прямой спиной и острым взглядом – зачем вообще на столе ножи? По правую руку – Рем. Он хотя бы позволял себе носить рубашку из более мягкой, чем у выходной, ткани, но Ран ни разу не видел, чтобы брат зевал или тер глаза, чтобы у него появились мешки – любая тень, отличающая от машины. Впрочем, как Рем смазывает шестеренки, он тоже не видел. А вот толстячок-слуга блеклым взглядом невыспавшегося человека напоминал самого Рана, хотя это не мешало ему ловко прислуживать за столом. Будь мать здесь, своей мягкой улыбкой она бы разбавила этот парад хмурых героев, но уже второй месяц она отдыхала на минеральных водах, леча желудочные боли.

      Ран с удовольствием набросился на яичницу, бекон, вафли, пока отец и Рем медленно попивали кофе. Завтракать они не любили, но какого-то черта придерживались традиции собираться ежедневно в семь. Когда кофейник опустел, а слугу отпустили, Рем доложил, как прошла встреча с Гердаром Рейтмиром.

      – Трус, – это была единственная оценка, которую позволил себе отец. – Реман, узнай, запустил ли Рейтмир делопроизводство, и сделай пожертвование в их приют, скажем, на десять процентов, в качестве аванса.