Колумб Замоскворечья. Александр Островский

Наумовна. Уж ты гнать меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами, – сейчас видно: мещанская-то кровь!

      Подхалюзин. Так-с! Скажите, пожалуйста!

      Устинья Наумовна. А коли так, я и смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не соглашусь! Кругом обегу тридцать верст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и то в эту улицу не заверну! Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в тартарары, коли меня здесь увидите!

      Подхалюзин. Да вы, тетенька, легонько: а то мы и за квартальным пошлем.

      Устинья Наумовна. Уж я вас, золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с званием, с чином… Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)

      Подхалюзин. Ишь ты, расходилась дворянская-то кровь! Ах ты, господи! Туда же чиновница! Вот пословица-то говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах ты, господи! Вот и смотри на нее, дама какая!

      Олимпиада Самсоновна. Охота вам была, Лазарь Елизарыч, с ней связываться!

      Подхалюзин. Да помилуйте, совсем несообразная женщина.

      Олимпиада Самсоновна (глядит в окно). Никак тятеньку из ямы выпустили – посмотрите, Лазарь Елизарыч!

      Подхалюзин. Ну, нет-с: из ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, его в конкурс выписывали, так отпросился домой… Маменька-с! Аграфена Кондратьевна! Тятенька идет-с!

Явление четвертое

      Те же, Большов и Аграфена Кондратьевна.

      Аграфена Кондратьевна. Где он? Где он? Родные вы мои, голубчики вы мои!

      Целуются.

      Подхалюзин. Тятенька, здравствуйте, наше почтение!

      Аграфена Кондратьевна. Голубчик ты мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!

      Большов. Полно, жена, перестань!

      Олимпиада Самсоновна. Что это вы, маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.

      Большов. Оно точно, дочка, не бог знает что, а все-таки отец твой в яме сидит.

      Олимпиада Самсоновна. Что ж, тятенька, сидят и лучше нас с вами.

      Большов. Сидят-то сидят, да каково сидеть-то! Каково по улице-то итти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки пальцами показывают.

      Аграфена Кондратьевна. И лица-то нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!

      Подхалюзин. Э, тятенька, бог милостив! Все перемелется – мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?

      Большов. Да что: на сделку согласны. Что, говорят, тянуть-то, – еще возьмешь ли, нет ли, а ты что-нибудь чистыми дай, да и бог с тобой.

      Подхалюзин. Отчего же не дать-с! Надать дать-с! А много ли, тятенька, просят?

      Большов. Просят-то по двадцать пять копеек.

      Подхалюзин. Это, тятенька, много-с!

      Большов. И сам, брат, знаю, что много, да что ж делать-то? Меньше не берут.

      Подхалюзин. Кабы десять копеек, так бы ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные расходы.

      Большов. Я так-то говорил, да и слышать