Храбрый утёнок. Борис Житков

как мы хорошо играем.

      В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей, и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:

      – Сейчас, сейчас, шубу подам.

      Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим.

      Таня дрожит и бормочет за куклу:

      – Здравствуйте! Как вы поживаете? Сколько вам лет? Как вы поживаете? Сколько вам лет?

      Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.

      – А вот это, – говорит, – мои сорванцы.

      Важный стоит в дверях, чёрная борода круглая, мелким барашком, и улыбается толстым лицом.

      – А, молодое поколение!

      Ну, как все говорят.

      А за ним стоит Фроська и держит шубу нараспашку. Отец нахмурился, мотнул нам головой. Танька сделала кривой реверанс, а я что было силы шаркнул ножкой.

      – Играете? – сказал важный и вступил в комнату.

      Присел на корточки, взял куклу. И я вижу, в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу, как будто нарочно распялила, и показывает. И это пустое место без хвостика так и светит. Важный взял куклу и спрашивает:

      – А эту барышню как же зовут?

      Мы оба крикнули в один голос:

      – Варя!

      Важный засмеялся:

      – Дружно живёте.

      И видит вдруг – у Таньки слёзы на глазах.

      – Ничего, ничего, – говорит, – я не испорчу.

      И скорей подал пальчиками куклу. Поднялся и потрепал Таню по спине. Он пошёл прямо к шубе, но смотрел на отца и не глядя стал попадать в рукава. Запахнул, шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши.

      Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень весёлый вошёл к нам и сказал смеясь:

      – Зачем же конём таким?

      И представил, как я шаркнул.

      В этот день мы с Танькой про хвостик не говорили. Только когда пили вечером чай, то всё переглядывались через стол, и оба знали, что про хвостик. Я даже раз, когда никто не глядел, обвёл пальцем на скатерти, как будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку.

      Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в кулак, чтоб из руки торчал только кончик, и показал Таньке. Она замахала руками и убежала.

      На другой день, как проснулся, вспомнил сейчас же хвостик. И стало страшно: а ну как важный только для важности в гостях и не глядит даже на шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть знает, сколько их счётом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре… Вскочил с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:

      – Он, наверное, дома пересчитает хвостики и узнает. И пришлёт сюда человека с письмом. А то сам приедет.

      Танька вскочила и шепчет:

      – Чего ж там считать, и так видно: вот такая пустота! – И обвела пальцем в воздухе большой круг.

      Мы на весь день притихли и от каждого звонка прятались в детскую и у дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли?

      Несколько дней мы так боялись.

      А потом я говорю Таньке:

      – Давай посмотрим.

      Как раз никого в квартире не было, кроме Фроськи. Заперли двери, и я тихонько вытянул из паровоза хвостик. Я и забыл, какой он хорошенький, пушистенький.

      Таня