Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

свинью один… друг…

      – Один негодяй, – сказала женщина с каменным лицом.

      – Да ладно, мать, – посмотрел на нее мужчина, – я еще выкарабкаюсь, увидишь. А, мать?

      Женщина не ответила. Мужчина весь взмок от пота.

      – Оставьте мне свой адрес, – сказал Кестер. – Может быть, нам понадобится водитель.

      Мужчина торопливо, но старательно вывел свой адрес тяжелой честной рукой. Я переглянулся с Кестером, мы оба понимали, что должно произойти чудо, чтобы из этого что-нибудь вышло. Но время чудес миновало. Чудеса теперь бывают разве что в худшую сторону.

      А мужчина все говорил и говорил, будто в бреду. Аукцион уже кончился. Мы остались одни во дворе. Он рассказывал нам, как пользоваться стартером зимой. И то и дело трогал машину руками. Но потом как-то сразу стих.

      – Ну пойдем же, Альберт, – сказала женщина.

      Мы подали ему руку. Они ушли. Мы подождали, пока они скрылись из виду, а потом завели машину.

      Выезжая со двора, под аркой мы увидели, как старушка с попугаевой клеткой в руках отбивается от ребятишек. Кестер остановился.

      – Вам куда? – спросил он старушку.

      – Господь с вами, – сказала она, – нет у меня денег на катание.

      – Не надо денег, – сказал Отто. – У меня сегодня день рождения, поэтому катаю бесплатно.

      Она, недоверчиво глядя, прижала к себе клетку с попугаем.

      – Да, а потом выяснится, что надо платить.

      Мы успокоили ее, и она села в машину.

      – Зачем это вы купили себе попугая, бабушка? – спросил я, когда она выходила из машины.

      – А для вечеров, – сказала она. – Как вы думаете, корм-то дорог ли нынче?

      – Нет, – сказал я. – А что значит для вечеров?

      – Так ведь он говорящий, – ответила она, посмотрев на меня выцветшими старческими глазами. – Будет хоть с кем слово перемолвить.

      – Ах вот как… – сказал я.

      После обеда явился булочник забирать свой «форд». Вид у него был унылый и сумрачный. Он застал меня одного на дворе.

      – Как вам цвет? – спросил я.

      – Подходящий, – ответил он, рассеянно взглянув на машину.

      – Верх получился очень красивым.

      – Действительно…

      Он все мялся, не решаясь уехать. Я ждал, что он попытается оттяпать у нас еще что-нибудь на дармовщинку – какой-нибудь домкрат или пепельницу.

      Но вышло иначе. Потоптавшись и посопев, он поднял на меня свои в красных прожилках глаза и сказал:

      – Подумать только – всего несколько недель назад она сидела в этой машине жива-невредима…

      Я слегка удивился, увидев его таким размякшим, и решил, что та бойкая чернявенькая стервочка, что была с ним последний раз, уже начала действовать ему на нервы. Ведь огорчения скорее делают людей сентиментальными, чем любовь.

      – Она была очень славная, добрая женщина, просто душа человек, – продолжал он. – Никогда никаких претензий. Десять лет носила одно пальто. Блузки, кофточки там всякие шила себе сама. И все хозяйство было на ней одной, обходилась без прислуги.

      «Вот оно что, – подумал я, – новенькая,