Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

не устала? – спросил я.

      – Нет еще.

      Мы подошли к павильонам с кольцами и крюками. Перед ними горели карбидные фонари с белым искрящимся светом. Пат выжидательно посмотрела на меня.

      – Нет-нет, – сказал я. – Сегодня я не буду бросать. Ни разу. Даже если б можно было выиграть винный подвал Александра Великого.

      Мы пошли дальше через площадь и прилегающие к ней скверы.

      – Где-то здесь должна быть «дафне индика», – сказала Пат.

      – Да, ведь ею сильно пахнет еще издалека. Не правда ли?

      Она взглянула на меня.

      – Правда.

      – Должно быть, она зацвела. Ее запах слышен теперь по всему городу.

      Я осторожно поглядывал по сторонам в поисках свободной скамейки. Уж не знаю, что было тому виной – сирень, воскресный день или собственное невезение, но я ничего не нашел. Все были заняты. Я посмотрел на часы. Было уже больше двенадцати.

      – Идем ко мне, – сказал я, – там нам никто не помешает.

      Она ничего не ответила, но мы повернули назад.

      У кладбища нас ждала неожиданность. Армия спасения подтянула резервы. К сестрам присоединились униформированные братья, выстроившиеся двумя рядами. Итого хор состоял теперь из четырех рядов. И пение лилось уже не на два высоких голоса, а на четыре и звучало как мощный орган. В ритме вальса над каменными надгробиями бушевало: «Небесный Иерусалим…»

      Оппозицию больше не было слышно. Она была сметена. Как говаривал директор моей гимназии Хиллерманн: «Терпение и усердие лучше, чем беспутство и гениальность…»

      Я открыл входную дверь. Поколебавшись секунду, включил свет. Кишка коридора открыла свой желтый отвратительный зев.

      – Закрой глаза, – сказал я шепотом Пат, – это зрелище для задубелых натур.

      Я подхватил ее на руки и медленно, своим обычным шагом, точно я был один, двинулся мимо чемоданов и газовых горелок к своей двери.

      – Жуткий вид, а? – смущенно произнес я, глядя на представшую нам плюшевую мебель. Увы, ни парчовых кресел фрау Залевски, ни ковра, ни лампы от Хассе уже не было…

      – Ну, не такой уж и жуткий, – сказала Пат.

      – Жуткий, – сказал я, подходя к окну. – Зато вид из окна красивый. Может, пододвинем кресла к окну?

      Пат расхаживала по комнате.

      – Нет, здесь в самом деле не так плохо. Главное, замечательно тепло.

      – Мерзнешь?

      – Люблю тепло, – сказала она и зябко повела плечами. – Терпеть не могу дождь и холод. Просто не выношу.

      – О небо, а мы сидели на улице в этом тумане…

      – Тем приятнее теперь здесь…

      Она потянулась и снова прошлась по комнате своим красивым шагом. Я, весь в смятении, стал озираться – да нет, слава богу, наброшено кругом не слишком много. Свои рваные шлепанцы я незаметно задвинул ногой под кровать.

      Пат остановилась перед шкафом и задрала голову. На шкафу лежал старый чемодан, подаренный мне Ленцем. Он был весь в пестрых наклейках времен его авантюрных странствований.

      – Рио-де-Жанейро, – прочитала она, – Манаос, Сантьяго,