Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

когда влюбленный провожал домой девушку. Теперь было куда больше нежности в этом чувстве, нежности и желания отдаться чему-то полностью. Отдаться, забыться…

      Я поехал к Ленцу в «Интернациональ». Там было почти пусто. В одном углу сидела Фрицци со своим дружком Алоисом. Они о чем-то спорили. Готфрид устроился с Мими и Валли на диване у стойки. Он был мил и любезен с обеими, даже с этой несчастной старенькой Мими.

      Девицы вскоре ушли. Им было пора на дело, теперь наступало самое время. Мими кряхтела и вздыхала, сетуя на больные вены. Я подсел к Готфриду.

      – Ну, поливай, не церемонься, – сказал я.

      – Зачем же, детка? – возразил он, к моему удивлению. – Ты все делаешь правильно.

      Мне уже стало легче оттого, что он так просто ко всему отнесся.

      – Мог бы и раньше намекнуть, – сказал я.

      – Чепуха! – отмахнулся он.

      Я заказал себе ром.

      – А знаешь, – сказал я, – я ведь даже понятия не имею, кто она, чем занимается. И в каких отношениях с Биндингом. Он-то, кстати, не говорил тебе тогда ничего?

      Он посмотрел на меня:

      – А что, тебя это разве заботит?

      – Да нет…

      – Вот и я думаю. Между прочим, пальто тебе очень идет.

      Я покраснел.

      – И нечего тебе краснеть. Ты прав во всем. Я бы и сам так хотел – если б мог…

      Я немного помолчал, а потом спросил:

      – Что ты имеешь в виду, Готфрид?

      – А то, что все остальное – дерьмо, Робби. То, что в наше время ничего нет стоящего. Вспомни, что тебе вчера говорил Фердинанд. Не так уж не прав этот старый толстый некрофил-малеватель. Ну да хватит об этом… Сядь-ка лучше на этот ящик да сыграй парочку-другую старых солдатских песен.

      Я сыграл «Три лилии» и «Аргоннский лес». Здесь, в пустом кафе, эти мелодии наших былых времен возникли как призраки.

      VII

      Дня через два Кестер выбежал из мастерской.

      – Робби, звонил твой Блюменталь! Он ждет тебя в одиннадцать с «кадиллаком». Хочет сделать пробную ездку.

      Я швырнул на землю гаечный ключ.

      – Черт возьми, Отто, неужели клюет?

      – А что я вам говорил? – раздался из-под «форда» голос Ленца. – Он явится снова – вот что я вам говорил. Готфрида надо слушать!

      – Кончай трепаться, дело серьезное! – крикнул я ему под машину. – Отто, сколько я могу ему уступить? Предельно?

      – Предельно – две тысячи. Сверхпредельно – две тысячи двести. Упрется – две пятьсот. Если увидишь, что перед тобой сумасшедший, – две шестьсот. Но уж тогда скажи ему, что мы будем век его проклинать.

      – Ладно.

      Мы надраили машину до блеска. Я сел за руль. Кестер положил мне руку на плечо.

      – Робби, не посрами свою солдатскую доблесть. Отстаивай честь нашей мастерской до последней капли крови. Умри стоя и положа руку на бумажник Блюменталя.

      – Будет исполнено, – улыбнулся я.

      Ленц нашарил в кармане медаль и сунул ее мне под нос.

      – Дотронься до моего амулета, Робби!

      – Изволь. – Я взялся за амулет.

      – Абракадабра,