Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

отзывчивостью растолковал обоим нерусским, по которой из черных лестниц они смогут подняться в нужную им квартиру. Костя учтиво поблагодарил за полезную информацию и, к Басиной радости, не спросил о загадочном языке на вывеске.

      Войдя на прямоугольный, некогда зеленый двор – ныне от деревьев не осталось и пеньков, – Бася внезапно остановилась. На секунду прикрыла глаза.

      – Ты слышишь?

      Показала на одно из окон третьего этажа, точно зная – там квартира Старовольских. Ерошенко кивнул. В самом деле, невероятно. Здесь словно бы чувствовали, что сегодня, в этот апрельский день сюда придет Барбара Котвицкая. И устроили ей сюрприз.

      – Знаешь, что это? – прошептала Бася.

      – Шопен.

      Спроси его кто-нибудь другой, Ерошенко был бы задет. Но когда с тобою рядом Баськино счастливое лицо… К тому же и она осознала свою бестактность.

      – Я имела в виду, что именно.

      Ерошенко прислушался к плывущим сверху звукам. Похоже на вальс, не обычный, конечно, под который танцуют, а шопеновский. Который слушают, закрыв глаза. Ответил апофатически:

      – Не Marche Funèbre, не Революционный этюд и не полонез as-dur – ля чего-то там. И вообще, не полонез и не мазурка.

      Басе захотелось немедленно его расцеловать. Без причины, просто захотелось.

      – Вальс a-moll, ля минор. Замечательно, правда? Никогда не думала, что Вацек так научится играть. У меня, сколько мама не мучила, ничего не выходило. Не самая сложная вещь, но я бездарь, больше любила читать. Подождешь меня здесь?

      – Пожалуй.

      Идти вдвоем в чужую квартиру и нервировать незнакомых людей не стоило. Не прежние времена. Впрочем, Ерошенко постеснялся бы и в прежние.

      Тем не менее на полутемную лестницу они ступили вместе. Дойдя до нужной площадки, посмотрев на искомую дверь – за нею звучала музыка – и бесшумно поднявшись, на всякий случай, на следующий пролет, Костя кивнул и, успокоенный, медленно направился по лестнице вниз. Пианист на третьем этаже заканчивал вальс a-moll.

      * * *

      – Это которых вам Старовольских понадобилось? Тех, которые беглые и до Крыму не добежавшие? – переспросил Барбару незнакомый седовласый старец, с бородой достойной Маркса и библейских патриархов. За его спиной, приглушенный дверью комнаты, опять зазвучал Шопен, правда что именно Бася в этот раз не знала. А если бы и знала, то уже бы не вспомнила.

      – Маргариту Казимировну и Павла Андреевича, – пояснила она дрогнувшим голосом. – Инженера.

      Троюродную сестру Басиной мамы тоже звали Маргаритой. Истоки фамильной традиции тонули во мгле веков, но в различных семействах разветвленного литовского рода это имя обязательно носила если не мать, то дочка, обычно старшая, – так что не зовись старшая пани Котвицкая Малгожатой, Малгожатой бы стала Бася – и Франек дразнил бы ее тогда не Бахой, а Гохой. (Строго говоря, Барбару нарекли и Малгожатой, но лишь в качестве третьего имени, которым Барбара не пользовалась.)

      Две семьи, из которых вышли пани Котвицкая и госпожа Старовольская, друг друга почти не знали. Предки Малгожаты Котвицкой,