Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

Замялся, замолчал. Что бы подумал, увидев его, декан истфила Карский? У игрушки кончился завод?

      – Прекрасная погода, – подсказала Барбара, моментально позабывши про сербов. Ерошенко радостно кивнул. – Быть может, вы пройдетесь со мною? Одной неловко, а пройтись ужасно хочется. Сто лет не видела Варшавы.

      – Невероятно, но именно это…

      – Тогда идемте, – перебила Бася житомирского мямлю. И пребывая в непреклонной решимости положить предел его нахальству, спросила: – Вы можете взять меня под руку?

      * * *

      Вернувшись из Лазенок, Бася застала в квартире инженера Старовольского, киевского родственника мамы. Устроившись в кресле у книжного шкапа и поглаживая влезшего на колени Свидригайлова, инженер вел мужскую беседу с экстраординарным профессором и Франеком. Последний, перелистав десяток книг из папиного кабинета, за четыре часа Басиного отсутствия сделался экспертом по балканской ситуации. Сыпал именами Обреновичей и Карагеоргиевичей, уверенно сравнивал численность сербской, болгарской, греческой, турецкой и императорско-королевской армий. Вопреки мнению экстраординарного профессора, выказывал убежденность, что Вена этого так не оставит – при том что аннексия Боснии, равно как предшествовавшая ей австрийская оккупация этой исконно сербохорватской земли, несомненно, является возмутительным актом антиславянского произвола немцев, присвоивших себе плоды побед России над османами.

      – Еще немного, и Франтишек станет славянофилом, – озабоченно сказал инженер пану Каролю.

      – Ну уж нет, – не согласился пан Кароль. – Филии и фобии не по нашей части.

      Франек счел необходимым объясниться.

      – Дело не в славянофильстве, Павел Андреевич, а в справедливости. Сербы хотят национального единства. Немцы с мадьярами им не позволяют. Поляки тоже хотят…

      – Национального единства, – продолжил Старовольский. – Тевтоны же им мешают.

      – Вот именно!

      – Но ведь не только тевтоны. Что тогда?

      – Это вопрос личных пристрастий, – хмыкнул пан профессор. – Наше семейство отличается… – Он задумался.

      – Известной терпимостью к московским захватчикам. – Старовольский встал и поклонился вошедшей в гостиную Барбаре. – Таким, как я. Что скажете, Барбара Карловна?

      – Конечно.

      Бася совершенно позабыла сказать: «Ну что вы говорите, Павел Андреевич! Какой же вы захватчик!»

      Пан профессор повернулся к сыну.

      – Вся беда в том, Франтишек, что сейчас кто-нибудь в Кракове, да и у нас в Варшаве, хотя бы твой приятель Павлик, тоже поет о свободе и национальном единстве. Но видит главное препятствие не в немцах. И если что начнется, полякам придется воевать против поляков. Не говоря о прочих малоприятных вещах.

      – Не говоря, – согласился инженер.

      Оба десять лет назад побывали в Маньчжурии и представляли, о чем идет речь, много лучше прочих европейцев.

      Бася, продолжая думать о своем, присела на диван. Свидригайлов, покинув Старовольского, перебрался поближе к хозяйке, на карту Балкан.