Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич

войну. С культурным народом Европы, многократно превосходящим русский в материальном и духовном плане. Забыв Христа, твердили об отечестве, вражеской агрессии, угрозе германизма. Словно после нападения Вильгельма на Россию нельзя было договориться, поступиться малым – чтобы спасти большое.

      Годами он им указывал на опасность. Теперь он укажет им путь ко спасению. Собственно, уже указал его, в Минске. Но не был услышан, опять. Невероятно, но местная интеллигенция, освобожденная поляками от большевизма, их, поляков, своих освободителей, ненавидела. Всеми фибрами провинциальных душонок. Жаловалась, что ее – смешно сказать – лишили языка. (Спору нет, низшие польские чиновники действительно вели себя бестактно, не делая различий между русскими и евреями, но ведь и русские проявляли чудовищную неблагодарность по отношении к спасителям.) И почему бы русским, после десятилетий русификации Царства Польского, самим не выучиться по-польски? Вопрос исторической справедливости, воздаяния, искупления. Лично он готов. Особенно сегодня, когда Польша является единственной страной, ведущей войну с ленинистами.

      Он честно пытался исправить положение. Объяснить, просветить, выступить с публичными лекциями – не для красноармейцев, а для образованного минского общества. И что же? Полные залы слушателей, представители польских властей, полицейские кордоны на улицах – а наутро слухи о его предательском полонофильстве и всеобщее осуждение – за что? Дошло до того, что местная библиотека имени Пушкина отказалась дать место для лекции о Мицкевиче. «Не удивляйтесь, – объяснял приятнейший генерал Желиговский, – нам, полякам, в этом городе не с кем поговорить, вы первый разумный русский, встреченный мною в последние годы». С Желиговским сошлись на том, что новое русское правительство следует сформировать в Варшаве – такое, какое Польша захочет увидеть у власти по свержении большевиков.

      Поезда в Варшаву из Минска не ходили. Поэтому он, Зинаида Николаевна и Дмитрий Владимирович отправились в Вильно, годом ранее отбитое у советов. Снег в Вильне не вполне еще сошел, улицы тонули в грязи, гостиница была прескверной, но основное – офицеры, полицейские – внушало твердую уверенность. Почти не попадались на глаза оборванцы и евреи, помнившие здесь о подобающем им месте. Но евреи что-то замышляли, им тоже не нравилось его полонофильство. Следовало быть начеку.

      * * *

      – В настоящее время Польша – единственный заслон цивилизации от большевизма, – неторопливо, словно размышляя, формулировал маленький мужчина. Редактор и коллега делали заметки. – Все разговоры о смягчении режима в Совдепии имеют целью лишь одно – облегчить инфильтрацию большевизма в Европу. Гибельное заблуждение считать, что большевизм есть революция. Большевизм – это реакция, уничтожение культуры и новое порабощение человека. Он являет собою гораздо более жестокую форму царского деспотизма. Орудие Ленина и Троцкого – обман непросвещенных неграмотных масс. Польский солдат, идущий в Россию, должен знать: он идет не завоевывать,