С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы. Л. В. Шаховской

за себя; казалось, что из-за деревьев сторожат отовсюду другие, живые турки, готовые разразиться огнем и смертью, от которых некуда уйти. Мне сильно захотелось вернуться назад, я чувствовал, что с непривычки и утомления теряю хладнокровие. Стон раненого невдалеке привлек мое внимание, я углубился далее в лес: невзрачный, небольшой солдат сидел на земле, прислонясь спиной к дереву и опустив голову.

      – О-о-х, о-о-х, батюшки родные, – стонал он громко, – бросили меня, забыли. О-о-ох, о-о-ох!

      – Куда тебя ранило? – спросил я, подъехав к солдату.

      – В плечо, вона насквозь прошибло; а еще вон в ногу укусила подлая, – заговорил солдат вдруг серьезным голосом, стараясь шевельнуть раненой ногой и внимательно вглядываясь в нее.

      – Санитары! – закричал я громко, заметив санитаров между деревьев. – Раненый тут… эй, подберите.

      – Нехай подождет, – крикливо ответил один из санитаров с малороссийским акцентом.

      – О-о-ох, о-о-ох! – опять застонал раненый.

      – Вода у тебя есть? – спросил я его снова. – Пить хочешь?

      – Нет воды. Смерть – жажда. Глотку всю обожгло как есть, – заговорил раненый опять серьезным голосом, чавкая ртом и губами.

      Я слез с лошади и направился к валявшемуся вблизи трупу турецкого солдата, у которого на ременном поясе была пристегнута манерка. Вынув перочинный ножик, я долго пилил им ремень, пока преуспел наконец разрезать его. Манерка была обыкновенно турецкая, из белой жести. Горлышко было заткнуто грязной тряпкой. Но едва я ототкнул тряпку, как запах луку и прокисшего раки ударил мне в нос. На дне манерки плескалась какая-то жидкость. Я поднес манерку солдату. Он было жадно схватился за нее руками, но, понюхав, тотчас же отпихнул ее от себя.

      – Турецкая вода, – проговорил он как-то безнадежно.

      – Что ж, брат, делать. Нет другой воды. Хлебни хоть этой. Все легче будет.

      – О-о-х, о-о-х, – опять застонал солдат, не слушая и не отвечая на мои заботы, – о-о-х, бросили меня, забыли, смерть моя!

      – Ну не кричи, подберут сейчас, – сказал я ему, садясь на лошадь и увидав санитаров, направлявшихся в нашу сторону.

      Время было вернуться назад, и я стал рассчитывать, как бы покороче проехать на шоссе, где в ту минуту должен был находиться Гурко. Соображая, что батарея, которую я недавно встретил, двигалась тоже на шоссе по проселочной дороге, я решил, что это путь самый кратчайший. Дорога эта, как я помнил, входила в лес и забирала вправо; следовательно, вместо того чтобы возвращаться назад к опушке леса, стоит только поехать вперед по лесу – непременно наткнешься на дорогу где-нибудь поблизости. Я поехал крупной рысью по лесу, стараясь поскорее выбраться из области подавляющих душу картин смерти и разрушения. Десять минут я ехал по лесу, погоняя лошадь; дороги не оказывалось. Но она должна быть тут где-нибудь очень близко и в этом направлении. Деревья редели, сменяясь высоким кустарником. Вот небольшая полянка, обрамленная кустами.