Моя любовь. Роман без тональности. Семён Юлиан

молчала. Ей стоило труда, чтобы на глазах не выступили слёзы, она сдержалась, но говорить не могла. Комок давил горло и требовалось усилие, чтобы с ним справиться. Геля улыбнулась.

      – Я тебя прощаю, Кузя. Уже простила.

      – О господи! – воскликнул Кузя неуверенно. – Даже… немного… обидно, что так сразу простила.

      Он наклонился и попытался поцеловать её в щёку.

      – Не надо, – Геля отстранилась и поднялась. – Простила.

      Она посмотрела на мужа долгим чужим взглядом, будто видя его в первый раз. Потом повернулась и вышла из кухни. Кузя прислонился к окну и с тоской посмотрел на дворника, метущего тротуар. «Швык-швык, швык-швык», – шваркала метла по асфальту. Кузя знал, что зря сказал жене о своей измене. Он также теперь знал, что только кретины, почему-то захотевшие сыграть роль благородных, бывают до конца честны со своими жёнами.

      …

      Гелечка не хотела ходить в детский садик. Там не вкусно кормят, плохо прибрано под шкафчиками, а воспитательница и заведующая хоть и хвалят всегда Гелю, но сами не добрые. Но главное, некоторым ребятам так не нравится в детском саду, что они постоянно плачут и просятся домой. Тамара Сергеевна дёргает их за рубашку и кричит: «Замолчи, паршивец! Как же ты меня замучил своим нытьём». А потом зовёт Гелю: «На, иди посиди с ним. Ты умеешь их успокаивать. Ревёт всё утро». Геля подходила к плачущему, брала его за ручку и успокаивала. «Не реви, скоро твоя мама придёт. И заберёт тебя домой. Давай в доктора играть. Я тебя буду лечить…»

      – Так, слушать сюда! Встали! Пошли одеваться! Идём на прогулку.

      Тамара Сергеевна, как челнок на маминой швейной машинке, шмыгает туда-сюда, туда-сюда, из игровой в спальню, из спальной в раздевалку.

      – Геля, оставь его, пусть сам.

      Геля идёт к своему шкафчику, первая одевается и ждёт остальных.

      Вот ведь, она первая оделась, а как же иначе. Аккуратненько, верхнюю пуговку специально не застегнула, потому что жарко, а на улицу выйдет, сразу застегнёт.

      – Быстро все выходим, – командует воспитательница.

      Тамара Сергеевна берёт Гелю за ручку, и они вдвоём выходят на улицу в зимний, захламленный серым, уже старым снегом двор. Следом вываливаются остальные детки из младшей группы.

      – Не надо тебе кататься с горки, – говорит воспитательница, держа Гелю за варежку. – Такой шубки, как у тебя, ни у кого нет. Ты её испачкаешь и станешь, как все.

      Они вдвоём стоят возле горки, по которой с визгом и хохотом скользят ребята. На Геле белоснежная новая шубка, что ей прислал с Андамандских островов её дядя-генерал. Геля никогда не видела своего дядю, маминого брата, но представляла его огромным усатым человеком в военной форме с золотыми погонами и аксельбантами и в синих штанах с лампасами.

      – Не надо тебе кататься с горки, девочка, – вновь повторяет воспитательница.

      Геля с тоской смотрит на весело падающих в грязный сугроб ребят, когда те скатываются по гладкому чёрному жёлобу, ей очень-очень хочется тоже так проскользить с самого верха и плюхнуться в уже