Во веке веков. Юрий Слащинин

чай. Теперь – иди.

      – Ириночка! – укоряюще заметила Ольга Сергеевна.

      – Мама, но нам же собраться надо.

      Саша выскочил из-за стола зарумянившийся, поблагодарил с поклонами и хотел уже нырнуть в листву к обрыву, но был остановлен Ириной, повёрнут к дому и отведён ею к калитке.

      Вернулась Иринка, осиянная счастьем.

      – Мамочка, он тебе нравится?

      – Нравится, но…

      – Он меня любит.

      – Разве?..

      – Да!.. Да!.. Так удивительно…

      – А ты?..

      – И я!..

      – Кого же? Не пойму…

      – Его!., – призналась Иринка торжествующе. – Так удивительно!

      – Мне тоже…, – пыталась спрятать свое раздражение Ольга Сергеевна. – И когда же произошло это чудо? Три дня назад…

      – Четыре… Так интересно!.. Он играл на баяне. Все плясали, а я сидела на бревнышке, смотрела. Потом он бросил играть, подошёл ко мне и дал горсть семечек. И мы вместе сидели.

      – На бревне?!.

      – У амбара… Там же нет скамеек.

      – И грызли семечки?

      – Да, мамочка. Они вкусные, ты напрасно не позволяешь их грызть.

      – Погрызли семечки и поняли, что любите друг друга, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – А ты знаешь, что он с Надей Зацепиной…

      – Знаю, – прикрыла ей рот ладошкой Ирина. – Я всё знаю, мама…

      – Тогда я должна помочь тебе. Мы не пойдем к ним.

      – Я пойду, мама. Даже если ты закроешь меня на замок, прикуёшь цепью, во двор пустишь голодных собак – я всё равно убегу.

      – От Гаврилы Матвеевича научилась этим присказкам?

      – Ага. А он тебе тоже нравится? – вскинула на неё испытующий взгляд Ирина, и Ольге Сергеевне стало не по себе от вопроса.

      – Речь не о нём сейчас… У нас с тобой никого не осталось. Только ты и я…

      – Знаю, знаю, – остановила её Ирина, целуя. – На всём белом свете – ты и я. И ещё он, мой суженый.

      В таком тоне Ольга Сергеевна не могла продолжать разговор. Поняла, что надо проявить мудрость, выждать время. Ведь завтра он уедет. Поскорее бы наступило это «завтра».

* * *

      Данила скоро охмелел и обмяк. Пришёл он после работы, не поужинав дома, и медовуха разобрала его, расслабила. Сидел он вольно расставив локти, одной рукой подпирал щёку, горюя о прошедшем, другой держал стакан, который Гаврила Матвеевич не забывал наполнять.

      Гаврила Матвеевич хоть и лукавил, но только ради того, чтобы не потерять Данилу, потому что любил его. И был бы рад породниться с ним, хотя и без того считал Зацепиных родными. С того света вызволил их с Тимофеем Данила. Всей жизни оставалось им как раз на то, чтобы расстрельщикам вскинуть винтовки…

      Вспомнил Гаврила Матвеевич, как поднялись они против них, топорщась заточенными штыками: одна – напротив сына, вторая – на него направленная. Эта – с блестинкой на скосе штыка. Видать, аккуратным был беляк, не просто шаркнул напильником по острию, а мелким бруском прошёлся, чтобы горело