Эра смерти. Эра империи. Майкл Салливан

не сидел плечом к плечу с друзьями и соседями при мерцающем свете, не делился жареным барашком. И уверенность, которую давало знание, что завтрашний день будет таким же, как день сегодняшний, уже не вернется.

      Никого не осталось.

      Персефона рухнула на колени, стискивая на шее ткань бреконморы.

      Падера, Рэглан, Манн, Мэйв, Сара, Дэлвин, Гэлстон, Ария и… нет, только не они!

      Персефона покачала головой. Ее не покидала надежда, что те, кто ушли в болото, вернутся, ибо так сказал ей Малькольм. Это странное заявление даровало ей невероятно тонкую нить, за которую она держалась. Как бы абсурдно это ни звучало, Персефона вцепилась в эту надежду, словно лишь она отделяла ее от грани безумия. Но с каждым днем даже эта надежда ослабевала, нить истончалась.

      Персефона повернулась в сторону лагеря и вздохнула:

      Почему я чувствую себя такой одинокой, хотя в лагере полно народу?

      Она любила Нолина, Джастина стала для нее благословением, а Хэбет – утешением. Они помогали ей жить дальше, но те, кого она любила больше всего, те, рядом с кем она сражалась и проливала кровь, ушли. Без них она чувствовала себя слабой и беззащитной.

      Наступила зима, и даже старуха Падера покинула ее. Тогда-то Персефона и осознала правду.

      Конец эпохи – это не Падера, а я. Без Брин и ее книги все, что я когда-либо знала и любила, будет забыто. После моей смерти дни Далль-Рэна превратятся в эру мифов.

      – Как у них дела, Падера? – спросила Персефона курган. – Вели им поторопиться, хорошо? Скажи им, что они обязаны вернуться, ведь они так нужны мне. Они все нужны мне.

      Персефона заплакала, сама не зная, по ком льет слезы.

      Нифрон шел по пустой, открытой равнине между местом, ныне известным как Драконий лагерь, и лесом.

      Дракон. Вот что должно быть моим символом, моим знаменем.

      Он не имел к зверю никакого отношения. Не он его сотворил, не он просил его призвать. Если бы он знал, что такое возможно, то приказал бы сотворить штук двадцать. У них был только один, но этот уникальный крылатый зверь спас всех в Алон-Ристе и в течение долгих лет войны стерег Драконий лагерь. Народ видел в нем символ силы и защиты.

      Нифрон нахмурился. Они должны видеть это во мне.

      Таков был план, но планы Нифрона далеко не всегда воплощались в жизнь.

      Петляя по полю, он заметил кости и остановился. Рука – то, что когда-то ею было – почти целиком скрытая травой и припорошенная снегом. Торчали только кончики пальцев, словно хозяин руки, превратившийся в скелет, пытался выбраться из ловушки, процарапав себе путь на поверхность. Здесь прошло последнее открытое сражение, в ходе которого войска противника по глупости попытались не дать им войти в лес. Как всегда случалось на полях, колесницы Нифрона одержали победу.

      Но война до сих пор не выиграна.

      – Интересно, кем ты был? – обратился он к руке. – Рхуном или фрэем? Другом или врагом?

      Кем бы ни был покойник, Нифрон испытал к нему почти родственные чувства. Надежды похороненного существа