Шарм. Трейси Вульф

ничего есть, даже в снах или воспоминаниях.

      – Мне очень жаль, если от этого печенья тебе стало плохо, – тихо говорю я. – Я этого не хотела.

      – Ничего мне не плохо, – отвечает он, но прижимает ладонь к своему животу.

      Ясное дело, я ему не верю, но не стану говорить ему, что он врет. Сейчас мне надо убедить его, что мой план может сработать.

      Пожалуйста, Господи, пусть он сработает.

      – Но ты помнишь, каким счастливым ты был в магазине? И в картинной галерее? До того, как ты съел печенье.

      – Я не страдаю деменцией, – огрызается он. – И могу легко вспомнить, что было час назад.

      Понятно, значит, это для него неприятная тема, хотя я не понимаю почему…

      – Я просто подумала, а что, если мы будем делать это чаще?

      – Ходить на пляж? – язвительно спрашивает он.

      – Вместе погружаться в мои воспоминания. Чтобы ты мог увидеть, каково это – жить жизнью, полной любви.

      – Это и есть твой распрекрасный план? Ты будешь показывать мне счастливые деньки, и это каким-то образом освободит нас?

      – Когда ты так формулируешь, то превращаешь его в абсурд.

      Он делает вид, будто размышляет над моими словами. Затем изрекает:

      – Не-а. Ты делаешь это сама.

      – Я тут подумала, что, если это мое подсознание держит нас здесь… на это может быть только одна причина. Я стала бы держать нас здесь вместо того, чтобы вернуться домой, только по одной причине – чтобы защитить Джексона от тебя. – Мускул на челюсти Хадсона напрягается. – Так что, э-э-э… возможно, если бы ты не представлял собой… угрозу… возможно, мое подсознание освободило бы нас.

      Он смотрит мне прямо в глаза, но не произносит ни слова.

      Я пожимаю плечами:

      – Мы могли бы хотя бы попробовать. И посмотреть, что из этого выйдет.

      И да, я понимаю всю нелепость мысли о том, что, если показать ему, каково это, когда тебя любят и ты счастлив – если помочь ему почувствовать это, – это изменит траекторию его жизни. Но вчера я прочла несколько страниц его дневника, и мне очевидно, что его отец настоящий говнюк, думающий только о себе. А если добавить к этому то, что я знаю о матери Джексона, то становится ясно, что у этого парня не было ни единого шанса. Джексон хотя бы смог покинуть дом и родителей рано, а Хадсону пришлось прожить с ними всю жизнь.

      У него никогда не было ни шанса, и я хочу дать ему этот шанс и так вызволить нас отсюда. Если мое сознание и впрямь является тюрьмой, то преображение – как раз то, что нужно Хадсону, чтобы мы оба смогли обрести свободу.

      – Это может сработать, – говорю я ему, и на этот раз он позволяет мне положить руку ему на плечо. – Ты просто должен поверить мне. Это сработает.

      Несколько долгих секунд он смотрит то на мое лицо, то на мою руку. И, когда он наконец начинает говорить снова, его голос звучит намного спокойнее, чем несколько секунд назад:

      – Давай проясним, что ты имеешь в виду. Ты считаешь, что чтобы