13.09. Константин Котлин

проваливается в саму себя, надломленная посередине, исчезает в облаке белесого дыма. Этот небоскреб пережил Войну; и вот теперь, когда остальной город медленно восставал из руин, он взял и покончил свою жизнь самоубийством. Как позже мельком и скомкано сообщили в СМИ, всему виной была «усталость материала». Теперь на его месте один из трех обелисков Жертвам ПВ, претенциозный и до нелепости пошлый; мрачный, навязчивый монстр, преследующий меня каждый вечер за окнами монорельса.

      Разумеется, ни о каких несчастных случаях в одной из семей высшего света Нового Петербурга я слыхом не слыхивал. Хватало новостей из Петербурга старого.

      – Тибо был частым гостем в нашем доме, – разобрал я, возвращаясь в реальность из воспоминаний о дне падения башни. – Обсуждались проекты о дружбе и взаимопомощи между Питером и Брюсселем. Я хорошо запомнил глаза этой твари. Взгляд древнего ящера, тупой и холодный, взгляд, оживший лишь на мгновение, прилипнув к весьма соблазнительной заднице моей матери. Боже! – рассмеялся Давид. – Говорите, его сынок волочится за вашей женой?

      – Это было несколько лет назад, – нехотя сказал я.

      – Вы же сами не верите в это, ну же, не будьте таким наивным. Знаете, как мой отец поступил с папашей вашего приятеля? Сразу же, безотлагательно, как только перехватил его взгляд? – он дал ему пощечину. Здесь, – Филин-младший обвел взглядом пространство вокруг, выразительно посмотрев вверх, – и понятия не имеют, что такое пощечина. Удары арматурой, топтание ботинками, кастеты, прыжки двумя ногами, и мое любимое – неожиданный тычок лбом в лоб оппонента, но никаких пощечин, увы. Только кровь, только хардкор. Но хлесткое касание ладони о щеку, особенно тыльной ее стороной, о, Глеб, это особое искусство. Предупреждение, уничижительная угроза. В том мире это весомее любого кастета. Проект дружбы моментально превратился в объявление войны. Опробуйте этот метод на вашем приятеле-оборотне, но…

      Давид чуть наклонил голову вниз, собирая складки кожи на подбородке, посмотрел на меня из-под густых темных бровей.

      – Но только после того, как он исполнит свою роль. Поймите: мне жизненно необходимо знать, кто и зачем охотится на мою Анну, на меня, на все, что связано с нашей семьей. Если кто-то хочет причинить вред отцу, я не могу допустить этого. Наша трагедия только наша, и память об Анне никогда не должна быть обесчещена! Мой отец…

      Последние два слова Давид почти прорычал. Ярость охватила его, и показалось, что татуировки на мускулистых руках вдруг ожили и стали ползти каждая в свою сторону под блестящей темной кожей.

      – Что он за человек такой, позволяющий ходить мне по этой земле?!

      Он замер; вдруг увидел меня, стал смотреть все пристальнее, словно нарочно концентрируясь на моей персоне, отвлекая свой разум от чего-то огромного и безумного, от чего-то совершенно невозможного, от самого грязного в этом мире.

      – Я отблагодарю вас, Глеб, как родного брата!..

      Он выплюнул