13.09. Константин Котлин

тем больше находил в себе самом забытые неясные откровения. Я видел далекую темную ночь. И в той темноте хотелось мне находиться, как и Давиду, быть во тьме слепой страсти, и быть освещенным светлым чувством любви. Беречь и давать защиту, но разрушать самые строгие нравы, мораль. Ласкать с нежностью драгоценную плоть, скрывающую под собой бессмертную душу, но и сжимать, сильно, на грани боли, вонзаться в нее, упиваясь!..

      Внезапно пришло откровение: все это у меня уже есть.

      Тряхнул головой. Тело мое накренилось, с трудом сохраняя равновесие. Перед глазами пролетели с неимоверной скоростью и барная стойка и сцена с пилоном, и Матрикс с панком. Взгляд сфокусировался на бьющемся сердце; будто с двух сторон в центр моего зрения кто-то божественно сильный сдвигал целую Вселенную. Дрожащая реальность показала двух людей, обнаженных, переплетенных в объятиях. Тяжелый гул басов заглушал все звуки вокруг, но я будто нарочно сумел расслышать горячее дыхание Давида и сдавленные стоны Анны.

      Что же тут происходит? Почему я не дома, не с моей любимой Софией? Гляжу, как брат возлежит с сестрой, да и не с сестрой вовсе, а с чертовой куклой, жестяной банкой!

      Густой зябкий порыв захлестнул разум. Вся необъяснимая симпатия к этому человеку, Давиду Филину-младшему, сменилась яростным отвращением. Может быть, их отец прав, попытавшись тогда изничтожить хотя бы половину такого греха?..

      Застыл, изумленный. В памяти всплыли фортепьянные ноты.

      …А если бы, в самой безумной фантазии, в ту пьяную ночь…

      Женский всхлип, будто плач.

      …Если бы наш отец вошел в комнату, за дверью которой его старшая дочь из жалости и жестокости обнажается перед братом? Но мы же не в самом деле хотели тогда…

      Сдвоенное дыхание. Рваная музыка.

      …Но если бы мы вдруг обезумели? Не опомнились вовремя? Отец попытался понять бы? Что бы он сделал? Убил бы?..

      Низкий рык Матрикс прервал изыскания памяти. Псина приподнялась, водя черным влажным носом из стороны в сторону. Ей что-то не нравилось.

      – Эй, детка, ну ты чего? – громко воскликнул Ска, окончательно разорвав во мне клубок из воспоминаний и игр разума. Снова я стал здесь чужим, случайным человеком, не влияющим ни на что. И это вдруг породило во мне совершенно сумасшедший вопрос: а я? Убил бы нас? Убил бы Давида и Анну?..

      Вопрос, заданный самому себе, вырвался из сознания, становясь вопросом к окружающей реальности. Ротвейлер поднялся на все четыре лапы. Ска перегнулся через стойку, протягивая вперед руку с раскрытой ладонью.

      – Цыц, Матрица, и что ты шумишь громче хозяина? – ухмыльнулся он, однако в голосе его появилось беспокойство. Собака вновь зарычала, сделала несколько шагов в сторону пары в огромном сердце. Панк нажал что-то в нише под стойкой; музыка стихла.

      Убил бы Давида и Анну?..

      – Анна? – прозвучало вдруг в наступившей