13.09. Константин Котлин

что за серьезная рожа! Да тебе любую лапшу можно на уши примотать!

      Бродяга громко икнул, растягивая на лице язвительную улыбку. Я нахмурился – от боли в висках и растерянности. Мрачно сказал:

      – Не смешно шутите…

      – А смеяться тебя никто не просит. И приходить за блокпост не просили. Видно же за версту – парнишка ты не из наших. Пальтецо это, шапочка, фонарик опять-таки. От пива отказался, а ведь мы сами варим, крафт, понимаешь! Ну так и что тебе надобно здесь, мил-человек? – вдруг грозно спросил старик. – Ты бы нам лучше девчонок привел вместо себя! Нам бы женщин побольше, понимаешь?

      Я старался подавить в своей голове нарастающую боль. Несуразица в словах старика проходила мимо меня, не задерживаясь в памяти; приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы улавливать хоть малейшую крупицу здравого смысла в его околесице.

      – Побольше? То есть какие-то женщины у вас уже есть?

      Старик скабрезно ухмыльнулся.

      – А тебе что – бабенку надо?

      – А кому нынче не надо? – в тон ему ответил я, пытаясь сосредоточиться на формулировке своих слов. Если грамотно выстроить диалог с этим болтливым пугалом, возможно от этого будет толк; ведь театр, как известно, начинается с вешалки, а старичок этот точно нарочно подходил на роль таковой: нелепой фигурой и наличием обильной коллекции чужого гардероба. – Я вот за тем и пожаловал, собственно…

      Василий Борисович удивленно-одобрительно икнул, тряхнул бутыль, определяя оставшееся количество мутной жижи.

      – За бабенкой пожаловал?

      Это могло длиться бесконечно – головная боль и вопросы.

      – Мне сказали, что сегодня здесь будет тусовка…

      Бродяга кивнул.

      – Ага.

      – И что можно будет познакомиться с одной девочкой…

      – Кто ж тебе все это сказал? – дед воззрился на меня со своего трона, все ерзая в нем, проваливаясь внутрь, но каким-то образом продолжая восседать сверху. Я крепко сжал стылый фонарь в руке. Вдохнул морозного воздуха, уверенно произнес:

      – Давид, кто же еще.

      Пальцы Василия Борисовича обмякли, отпуская рыжие локоны, позволяя тем вновь смешаться с кучей тряпья под собой. Через мгновенье эти пальцы с какой-то особой прытью вонзились всей пятерней в промерзший воздух. Это был жест Великого Торжества, жест Великого Заговора Посвященных.

      – Даааавидаа знаешь… – протянул старик, и спрашивая, и утверждая одновременно. В серых глазах засветился восторг, сменившийся вдруг поволокой недоверия. Бродяга оттолкнулся от чего-то невидимого в куче одежды и довольно изящно спустился обратно к бочке. Будто хищник, добивающий жертву, одним верным движением прикончил содержимое бутылки. Остатки пива полетели в пищевод отца Василия, бутылка же – в ржавое пламя бочки. Послышалась хлесткая вонь плавящегося пластика.

      – Не знал бы, сюда и не сунулся, – произнес я тоном