Собака, пойдем ко мне жить. Девятнадцать историй любви. Марина Якобсен

плохо кормили и не гуляли с ней, – я стою на своём, извечном. – И все-таки… другие собаки этой же породы нормально работают поводырями!

      – Конечно, ведь у всех разные характеры. И разная потребность в доминировании. Моя Янка, такая же немецкая овчарка, облизывала всё живое, что встречала. Однажды в ответ её вылизала корова – языком такого размера, что Янка стала вся липкая и едва устояла на ногах. А у Китти боевой, сторожевой характер. Ей было унизительно подчиняться старой беспомощной женщине, и она взяла лидерство на себя. Кроме того, слабость хозяйки провоцировала Китти защищать её, а особенно себя, ведь она всегда была крепко пристёгнута и не могла убежать. Ты видишь, как она спокойна теперь? Где её особая нервность? Где пресловутая доминантность? И ты видишь, как она счастлива? Она просто ходит за мной по пятам и совершенно на мне помешалась. Это – мой пёс! Да, Китти?

      – Это ты за ней ходишь по пятам и сам на ней помешался. Правда, Китти?

      Китти пыхтит, вывалив язык, и пытается лизнуть Бьярни в лицо, а он отбивается, и оба очень довольны друг другом.

      Видимо, Китти не из тех собак, что рады стать нянькой для любых страдающих людей.

      Китти досталась профессия не по душе. У нее другой характер, и она не для всех. Она – собака для людей, страдавших от отсутствия собаки.

      * * *

      Китти прожила с нами девять лет. Ей было тринадцать, когда она тихо заснула и не проснулась.

      Как физически больно хоронить члена семьи.

      Как страшно жить в пустом доме.

      И как проходит физическая боль, когда тебе снова есть кого любить.

      Нет другого лекарства после потери собаки.

      Моя мечта, Голден Ретривер, белоснежная Грэйси с черными глазами, снова поставила нас на ноги.

      Когда решено было переезжать в тёплые края, она отправилась с нами покорять Болгарию.

      Глава 3. Болгария

      …Мы с Грэйси сидим на огромной лестнице, что спускается в сад с веранды нашего дома. Он высится над деревней, как крепость в горах. Сверху мы наблюдаем, как вдоль речки домой возвращается стадо невероятно грязных и удивительно живописных овец.

      Под закатным солнцем в облаке золотистой пыли переливаются шерстяные волны. Овцы толпятся, прижимаясь друг к другу – между речкой и нашей оградой дорога неширока; спины у них светлые, промытые дождем, а животы и ноги черные. Кучерявое руно всех оттенков песка и глины волнуется, плывет, овцы блеют нежными голосами, и колокольцы на шеях – тёмные шары, кованые вручную лет сто назад, своими тяжёлыми язычками издают гулкие, ни на что не похожие звуки; издалека слышно эту волшебную симфонию. Время от времени баран вставит свое соло человеческим басом, но таким глупым и грубым, будто дразнится кто, и вслед за ним пастух ревёт арию баритона почему-то сплошь из проклятий, но беззлобно, на автомате. И не сразу голоса различишь…

      Мы еще не выучили болгарские ругательства, но они смутно напоминают русские, и мне неудобно, что всё это слушают