Собака, пойдем ко мне жить. Девятнадцать историй любви. Марина Якобсен

в правом кармане. Должна же я как-то представиться.

      Не успев их протянуть, я от прыжка с поцелуем в губы едва не оказалась на земле. Сногсшибательная встреча.

      Вот это характер!

      С такой собакой да не поладить…. Это надо суметь.

      За спиной у нас кто-то подъехал и вышел из машины, хлопнув дверцей. Китти встрепенулась, как раненая птица: кто там? Кто это? Кто приехал? Завиляла в надежде хвостом… И тут же угасла.

      Кого надеялась встретить эта дважды оставленная хозяевами бедняга в чужой стране? Уборщицу из питомника? Первого хозяина, вырастившего её на продажу? Слепую хозяйку, хотевшую её усыпить? Наших друзей, забиравших её на время? У них она, кстати, вела себя идеально и никогда ничего не брала со стола – только утащила у ребёнка игрушечного кролика. Его ей и подарили на память, положили в клетку.

      Увидев открытую дверцу нашего автомобиля, Китти влетела внутрь, как в убежище, и замерла. Пока Бьярни разбирал и укладывал клетку, я предложила ей попить, что она сделала с жадностью, и пройтись, размять лапы. Мы вдвоем посетили газон, Китти пометила его и проверила новости под двумя фонарями.

      С великим облегчением загрузились мы в машину и помчались домой, и все два часа она спала, раскинувшись рядом, пристроив мне голову на бедро, как на подушку. Положив ей руку на тёплый бок, я скособочилась на краю сиденья, чтобы ей было посвободнее, и так мне было хорошо, так гордо: собака сразу доверилась мне!

      Обратно почему-то доехали быстро и без проблем, по пустым ночным, ярко освещённым трассам.

      Выйдя из машины, Китти сразу побежала в дом, хотя увидела его впервые. Зашла осторожно и встала на пороге.

      Я показала ей подстилку и принесла миску с хорошими консервами. Неуверенно она подошла, осмотрелась и стала жадно есть, а мы стояли вокруг, как почётный караул, и переводили дыхание, чувствуя себя внезапно разбогатевшими на миллион – на члена семьи!

      Вылизав миску, Китти вышла в сад. Обнюхала его по периметру. Присела. Вернулась в коридор, и, покружившись на своем одеяле, опустилась с глубоким вздохом.

      Я оставила ей открытую дверь в сад.

      Но только мы выключили свет и закрыли глаза, начался собачий плач. Мы и гладили, и уговаривали, и еще раз покормили, и дали попить, и снова сходили с ней в сад, и доели оладьи со сметаной, но проходило полчаса – и собака начинала тяжело дышать, и плакать, и скрести входную дверь. Уставший, накануне не спавший Бьярни сморился и уснул, а я так всю ночь до рассвета и ходила с ней из сада во двор, со двора на кухню, на второй этаж и обратно. Собака делала несколько кругов трусцой, тревожно нюхала воздух, возвращалась на место, ложилась. Но стоило оставить её одну, как она с громким плачем кидалась на забор и скребла калитку. Стояла глухая ночь, и мне было страшно – я ничем не могла помочь незнакомой, почти невменяемой собаке, не понимающей по-русски. Тяжело ей дался перелёт. Чтобы снять такой стресс, ей нужно было набегаться