.

трусившую лошадь.

      Около околицы валялась сдохлая кобыла, по деревне пахло блинным дымом.

      На повороте он увидел, как старуха, несшая вязанку дров, завязла в снег и рассыпала поленья.

      На плетне около крайней хаты висела телячья шкура.

      – Подбирай, бабушка! – крикнул весело и припал на постельник.

      За деревней подхватил ветер и забил крапины застывающего в бисер дождя.

      Баба накинула войлоковую шаль и поджала закрытые соломой ноги под поддевку; ветер дул ей в лицо.

      Карев, свернувшись за ее спиною, свертывал папиросу, но табак от тряски и ветра рассыпался.

      Ствол гудел, и казалось, где-то далеко-далеко кого-то провожали на погост.

      – Остановись, тетенька, закурю.

      Лошадь почувствовала, как над взнузданными губами натянулись вожжи, и, фыркнув, остановилась.

      Свернув папиросу, он чиркал, закрывая ладонями, спичку, но она тут же, не опепеля стружку, гасла.

      – Экай ты какой! – крикнула укоризненно баба. – Погоди уж.

      Стряхнув солому, она обернулась к нему лицом и расстегнула петли.

      – Закуривай, – оттопырила на красной подкладке полы и громко засмеялась.

      Спичка чиркнула, и в лицо ударил смешанный с мятой запах махорки.

      Баба застегнулась и поправила размотавшуюся по мохрастым концам шаль.

      Туман припадал к земле и зарывался в голубеющий по лощинам снег.

      Откуда-то с ветром долетел благовест и уныло растаял в шуме хвой.

      За санями кружилась, как липовый цвет, снежная пыль, а на высокую гору, погромыхивая тесом, карабкался застрявший обоз.

      Глава четвертая

      Старый мельник Афонюшка жил одиноко в покосившейся мельнице, в яровой долине.

      В заштопанной мешками поддевке его были зашиты истертые денежные бумажки и медные кресты. Когда-то он пришел сюда батраком, но через год хозяин его, пьянчужка, скопырнулся как-то в плотину и утоп.

      Жена его Фетинья не могла заплатить ему зажитое и приписала мельницу. С тех пор мельница получила прозвище «Афонин перекресток».

      Афонюшка, девятнадцатигодовалый парень, сделался мельником и скоро прослыл в округе как честный помолотчик.

      Из веселого и беспечного он обернулся в задумчивого монаха.

      Первые умолотые деньги положил на божницу за Егория и прикрыл тряпочкой.

      В сумерки, когда нечего было делать, сидел часто на крылечке и смотрел, как невидимая рука зажигала звезды.

      Бор шумел хвойными макушками и с шелестом на поросшие стежки осыпал иглы и шишки.

      – Фюи, фюи, – шныряла, шаря по сочной коре, желтохвостая иволга.

      – Ух, ух, – лазушно хлопал крыльями сыч.

      Нравилось Афоньке сидеть так.

      Он все ждал кого-то неизвестного. Но к нему не шли.

      – Придут, – говорил он, гладя мухортую собаку. – Где-нибудь и нас так поджидают.

      Так прожил он десять лет, но тут с ним случилось то, что заставило его призадуматься.

      На пятом году хозяйничанья Афонька поехал к сестре взять к себе на прокорм шалыгана Кузьку.

      Мать Кузькина с радостью отдала его брату; на ней еще была обуза – шесть