Яр. Сергей Есенин

расстелила скатерть, наколола крошечными кусочками сахар и поставила на стол самовар.

      Ободнялая снеговая сыворотка пряжей висела на ставне и шомонила в окно.

      – Зарит… – поднял блюдце Карев. – Вот сейчас на глухарей-то хорошо.

      От околицы заерзал скрип полозьев. Ваньчок, охая, повернулся на другой бок и зачесал спину.

      – Ишь наклюкался, – рассмеялась Лимпиада и накрыла заголившуюся спину халатом. – Гусь жареный, тоже свататься приехал!

      – Ох, – застонал Ваньчок и откинул полу.

      – Кто там? – отворил дверь Филипп.

      – Свои, – забасил густой голос.

      Засов, дребезжа, откатился в сторону, и в хату ввалились трое скупщиков.

      – Есть дичь-то? – затеребил бороду брюхатый, низенького роста барышник.

      – Есть.

      – А я тут проездом был, да вижу огонь, дай, мол, заверну наудалую.

      – Ты, Кузьмич, отродясь такого не видывал; одно слово, пестун четвертной стоит.

      Карев, поворачивая тушу, улыбался, а Лимпиада светила гасницей.

      – Бейся не бейся, меньше двух с половиной не возьмем.

      Кузьмич, поворачивая и тыча в лопатки, щупал волков.

      – Ну, так, значит, Филюшка, двести с четвертью да за волка четверть.

      – Коли не обманываешь – ладно.

      Влез за пазуху и вынул туго набитый бумажками кошелек.

      – Получай, – слюнявя пальцы, отсчитывал он.

      – Счастлив, брат, ты, – ткнул в бок Филипп Карева, – и скупщик, как нарочно, пожаловал.

      Карев весело помаргивал глазами и глядел на Лимпиаду. Она, кротко потупив голову, молчала.

      – Так ты помоги, – скинул тулуп Кузьмич.

      Карев приподнял задние ляжки и поволок тушу за дверь.

      – Ишь какой здоровый! – смеялись скупщики.

      – Мерина своротит, – щелкнул кушаком Филипп. – Как дерболызнул ему, так ан навзничь упал.

      – Он убил-то?

      – Он…

      На розвальни положили пестуна и обоих волков. Филипп вынул из головней рогожу и, накрыв, затянул веревкой.

      – Н-но! – крикнул Кузьмич, и лошади, дернув сани, затемно поплелись шагом.

      Умытое снегом утро засмеялось окровавленным солнцем в окно.

      Кузьмич шагал за возом и сопел в трубку.

      – Не надуешь проклятого.

      – Хитрой мужик, – подхватили скупщики и задергали башлыками.

      – Дели, – выбросил Филипп на стол деньги.

      – Сам дели.

      – Ну, не ломайся.

      Ваньчок встал, свесил разутые ноги и попросил квасу.

      – Кто это? – мотнул он на согнувшегося над кучей денег Карева.

      – Всю память заспал, – ухмыльнулся Филипп.

      – Нет, самдели?

      – Забыл, каналья?

      – Эй, дядя, – поднялся Карев, – аль и впрямь запамятовал, как мы тебя верхом на медведе везли?

      – Смеетесь, – поднес к губам корец.

      – А нам и смеяться нечего, коли снегом тебя оттирали.

      К столу подошла Лимпиада. Ваньчок нахлобучил одеяло и, скорчившись, ухватился за голову.

      – Тебе