Кондратьев и Лёля. Александр Гриневский

спины. И плечи какими-то покатыми стали. Роста бы добавить не мешало. Не красавец, одним словом. Приблизил лицо к зеркалу, взъерошил жидкие волосы – вот уже и залысины со лба пошли. У-у-у, морда рязанская! Круглая, как блин. Хорошо хоть не рябой… А вот взгляд злой, настороженный. Ну, это мы сейчас очочками поправим, уже проходили.

      Посёлок

      Вдоль реки дома часто. А вверх по склону разбросаны реже. Дорога гравийная по самому берегу.

      Посёлок длинно вдоль реки вытянут. Ближе к краю – площадь, где останавливаются автобусы. Две двухэтажные бетонные коробки. Здание партийного руководства и магазин с рестораном на втором этаже. Ленин на постаменте рукой в просвет между горами тычет. Остальные дома – деревянные развалюхи – утопают в снегу, лишь тропинки от калитки к дверям протоптаны. Еще котельная – приземистый кирпичный сарай с торчащей трубой и грудой угля у входа. В баню – в соседний город, два часа на автобусе. В котельной есть душ, можно договориться, но после душа выходишь еще грязнее – весь в угольной пыли.

      Время делилось на тепло и холод. В школу осенью пошел – начался холод; кончился учебный год – тепло пришло, лето наступило – согрелись. Вечный насморк, зелёная сопля под носом. Зимы не такие и холодные – не Сибирь, даже не средняя полоса. В жизненном укладе все дело было, в привычке, а может и в повальной бедности – это я уже потом понял.

      Дома хлипкие, из доски сколочены. Окна однорамные. Такие домики в Подмосковье летними называют. Тепло из них выдувается на раз. Печку топишь – тепло, протопил – через час – холод собачий. Мать, пока пить не начала, печку на автомате топила. Утром и вечером. Даже если жрать нечего было.

      Зимой не раздевались, спали в одежде, в шапках. У меня круглая была, коричневая, меховая, на боку проплешина – на печке подпалили. До сих пор тесёмки, туго завязанные под подбородком, чувствую.

      Мать первая вставала. Выбиралась из-под груды тряпья, охая растапливала печь. Я сразу просыпался, лежал, ждал, когда разгорится. Потом грелся возле открытой дверцы, пока мать не гнала умываться. Вода еле тёплая в ковшике. Пальцы намочишь –и по глазам: умылся. Хлеб с вареньем, чай. Ранец – и на улицу, на холод. Хлопнула за спиной дверь, заскрипел снег под ногами, а сам ещё пахнешь теплом и дымом. Идёшь, оскальзываясь по дороге, темно, тихо, снег не белым, а серым кажется, тени длинные от заборов, дымы из труб в чёрное небо, испещрённое звёздами, и только окна в домах весёлым светом.

      Лес кругом, а дров вечно не хватало. Мы, ребятишки малые, щепки собирали, домой несли. Хоть чуть-чуть тепла добавить. Возвращаешься из школы – дорога ледяным накатом блестит, камушки черные из-под ледяной корки выглядывают, речка шумит, она зимой не замерзала, и по сторонам глазами шаришь: щепка, палка, вмерзшая в снег, – всё сгодится. Самой лихостью у нас, у малолеток, было пяток полешек у кого-нибудь из поленницы спереть и домой притащить.

      Марина вошла на кухню, когда я хлеб для бутербродов резал. Причёсана, улыбчива. Клетчатые красно-зелёные домашние шорты с бахромой, майка с глубоким вырезом – ложбинка