Чем Черт не шутит. Елена Романова

на коже, – четко и болезненно – и едва успел отменить:

      – Нет!

      – Что – нет? – переспросил Наставник с таким видом, как будто слово это – иноязычное, и слышит он его, может быть, второй раз в жизни, смутно припоминая значение.

      – Нет – это нет. Здесь у вас какие-то еще смыслы вкладываются в три буквы? У нас вот есть особенные три буквы.

      – Ты не должен бояться.

      – Да пошел ты на…

      Первый день

      «Сегодня первый день твоей оставшейся жизни», – вспомнилась прежде неясная строчка из песни, которая Радану, надо сказать, очень даже нравилась – там, дома, где он был еще вчера. Как раз под нее ему предлагали «подышать» новые Санины друзья-идиоты: Джон и Зуб. Они сидели в подвале (под скрипучее пение кассетного плеера, к которому Саня приладил колонки от своего умершего магнитофона): Радан – на детском кресле-качалке, с натянутыми (как сейчас его нервы) пластиковыми рыже-розовыми проволоками, где он едва помещался; парни – на грязном и отсыревшем, зато мягком помоечном матрасе. Зуб полез в карман с таким вдохновенным видом, как будто собирался достать оттуда как минимум кролика, а вытащил – банальную пачку сигарет, милостиво приобретенную для них случайным алкашом, болтавшимся возле магазина, как космический мусор возле орбитальной станции.

      – Дяденька, купите нам, плиз, цигарок, – Джон принялся рассказывать историю, что привела его к счастливому обладанию этой самой пачкой, которую ему еще года три никто не должен был продавать. – Но он, лошара, стребовал с нас, понятно, и себе одну штуку. За труды. Мы его, понятно, кинули. Дали деру, а он, блин, еле на ногах держался. Стоило потеть, спрашивается? Клей-то, понятно, нам и так продали.

      Джон это свое вымораживающее «понятно» весь вечер повторял, как заведенный, впрочем, если не придираться, его манера речи вполне сошла бы за культурную, особенно на фоне того, что Зуб вообще не знал языка людей и всю свою часть складывал исключительно из матов и микроскопического количества человеческих слов.

      – Тут ноу про́блем. Ноль. Зеро. Понятно? Ха-ха-ха. Дыхнешь с нами, малявка?

      А теперь? Теперь эта мутная строчка про первый день взяла и сбылась, чтобы сразу стало понятно, про что люди воют.

      Господи, да лучше бы он, и вправду, клея нанюхался.

      Радан брел, приволакивая саднящую ногу.

      Иди к Костру. Тебя все ждут. Это там, за домом Тимраза. Увидишь. На крыше – свинцовые соловьи.

      Дом с соловьями на пологой крыше был очень низким и совершенно черным, как квадрат на картине. По северной стороне его обвивал сохлый плющ, разбавлявший графитную безрадостность приземистого здания гиблой рыжиной. Как только это чудо из жженой земли поднялось? Впрочем, вырасти-то оно выросло, но вот пожить бедняге явно не светило.

      Обогнув постройку, Радан вышел к невысокому зданию, сложенному из отборного красного кирпича в виде растопыренной буквы «п», такому же уродливому и зловещему, как старая «тюряга» у него в городе. Окон, точно в загадке, в доме не было. Костра тоже.

      Странно.

      На крыльце тюряги сидели двое подростков, постарше Радана. Они курили короткие сигаретки,