Чем Черт не шутит. Елена Романова

на отдушину вентиляции у мамы на кухне. В углах камеры (когда утром пришел слабый свет, Радан смог рассмотреть их), на красных нитках, переплетенных с волосами и унизанных косточками, висели темные и светлые кругляши из разных пород дерева, на их спилах (кровью?) были выписаны темные знаки. Радан протянул руку – дерево обожгло кожу, там, где он тронул оберег. По полу прошмыгнула крыса – он оцепенел. Дверь открылась – вздрогнул.

      – На выход, – потребовал человек, одетый во все черное.

      Радан медленно повернулся. Выходить что-то расхотелось.

      – Ты понимаешь, что я говорю, или нет?

      Радан, конечно, понимал, и еще он понимал, что вид у него, наверное, уж слишком растерянный и глупый, но все равно продолжал стоять: вполоборота к двери, с горящей рукой, неестественно отведенной от тела, с болью в колене, что за ночь только усилилась, в оцепенении от крысы, от черного человека, нарушенного одиночества, и вообще всего, что с ним произошло за последние сутки.

      – На каком языке он говорит? – крикнул стерх в темноту.

      – На нашем, – ответил Наставник, чей голос Радан мгновенно узнал и весь внутренне сжался.

      Хоть он и ожидал чего-то подобного, но больше мечтал, что о нем просто забудут.

      – Ну как, лучше здесь спится, Рае?

      Радан сжал кулаки – ногти впились в ладони.

      – Молодец, главный урок ты усвоил.

      – Это какой?

      – Молчание – золото.

      Однако Радан вовсе не желал молчать, просто не мог придумать, что сказать. Да и голова у него уже ничего не соображала: тяжелая, она клонилась вниз, как те розы, что маме дарили на дни рождения.

      – Не стой столбом – некогда.

      Голос Наставника не был раздраженным, скорее равнодушным, будто Радана навязали ему, как бедного родственника, заставив заботиться о нем против воли.

      Ну так и возвращай все как было, кто тебя просил-то?

      Однако требовать ответов на какие-то вопросы было слишком тяжело, и Радан безропотно похромал вслед за человеком, которого смутно знал, чтобы не оставаться там, где не знал никого.

      – Не стоит тебе больше сбегать из дома: Пустошь ты все равно покинуть не сможешь. А попытаешься по-настоящему навредить Колпаку – он навредит тебе. Проведешь тогда не одну ночь и даже не две – сначала в Лазарете, потом – в Остроге. Так что предупреждаю сразу – забудь. Отныне Пустошь – твой дом. И мой дом – твой дом, – туманно разъяснял Наставник, и взгляд его плыл слишком высоко, как у дерева, где-то над землей и над Раданом, в то время как сам Радан смотрел себе под ноги и поддевал короткими пальцами золу, сделавшуюся теплой в ослепительном утреннем солнце.

      – Это не дом, а тюрьма. Строгого режима.

      – Смотря как к этому относиться. Говорят, человек может быть свободен, находясь в заключении, и несвободен, будучи на воле.

      Радан остановился, отчасти от царапнувшей его злости, отчасти от того, что колено ныло невыносимо, склонился к припухшей ссадине, видневшейся