Иисус на Русской равнине, или Иррацио. Максим Яковлев

раздавал желающим листочки с покаянной молитвой, написанной им со слов Иисуса (корпел три вечера до полуночи), а кому не хватило, будут делать копии, и разойдётся по всей округе…

      Бульдозер

      Речь Иисуса у Ильинской церкви отразилась, в первую очередь, в сердцах и душах здешнего населения, как это будет видно впоследствии, и вместе с тем, в виде пересказов и прямых цитат распространялась уже и за пределами Галелеево, и таким образом, достигло ушей начальства сначала районного, потом и областного уровня.

      Фёдор Опушкин, судя по нему, был в восторге от всего, что услышал у Ильинской церкви. Всё в нём играло: лучики в глазах, открытая улыбка, даже самое обычное дело в руках. Он выглядел так, будто в нём распрямлялось упруго и утверждалось что-то истинное, правильное, настоящее…

      Приближался их запланированный уход из бани и, соответственно, из Галелеево, но куда именно Фёдор не знал. Иисус, заявив о твёдом намерении покинуть село, в то же время молчал о том месте, в какое предстояло перебираться, и всё откладывал день ухода, точно чего-то ждал.

      На исходе месяца октябрьской ночью колючей от звёзд дохнуло арктической стужей, и лужи предстали, словно из стали, а дорожные колеи, где увязали в грязи по колено, разом – натурально и сказочно – окаменели. Утром всё как-то приободрилось, подтянулось; воздух, очищенный от хмари и перегара, радовал всякое живое дыхание кристальною свежестью; машины выползали со стоянок, помахивая выхлопными дымками; вороны над головами глядели орлами, и строго покрикивали, как бы подгоняя ленивых и нерадивых, впрочем, таких мало было.

      Не хватало лишь чего-то единого…

* * *

      Фёдор колол дрова. Банька отрадно топилась, испуская в небесную стынь душистый берёзовый жар. То, с каким задором он колет дрова, с каким участием встречает и провожает любых посетителей, с какой осознанной преданностью прислушивается к каждому слову, исходящему от своего наставника, невольно наводило на мысль, что он жил теперь единственно этой причастностью ко всему, что совершалось Иисусом. Он был похож на ординарца счастливого от службы своему командиру.

      Казалось, ничто не могло испортить его приподнятого настроя, установившегося в эти дни, но вот как-то под вечер случилось ему проводить к Иисусу одного насквозь прокуренного старика-инвалида, приковылявшего к ним из почти безжизненного Голофеево (когда-то весёлой колхозной деревни славной яблоневыми садами). От него-то он и поймал эту фразу, вылетевшую из приоткрытой двери: «Опоздал ты, Господи, раньше надо было являться-то! Мы, русские, давно уж чужие друг дружке, нам наплевать на своих, да и на себя самих тоже. Была когда-то Россия, были русские, были и сплыли, только слова и остались…» – вот, что заставило Фёдора застыть, как вкопанному. Дед вышел из бани, закурил беломорину, и подался восвояси. А Фёдор смотрел ему в спину, пока он не стёрся в сумерках.

      – Нет, старый… Врёшь ты! – сказал, и сплюнул. Но улыбка уже не играла.

* * *

      Утром они были