Молчи, Россия, молчи! Полиция не дремлет. Аркадий Аверченко

такое одолжение, – засуетился Абрам Голдин, – мы сейчас из вас сделаем такую фотографию, что вы сами в себя влюбитесь! Попрошу вас сесть… Вот так. Голову чуть-чуть набок, глаза сделайте, попрошу немножко интеллигентнее… рот можно закрыть! Закройте рот! Не делайте так, будто у вас зубы болят. Нос, если вам безразлично, можно пока рукой не трогать. Потом, когда я кончу, можно его трогать, а пока держите руки на грудях. Прошу теперь не шевелиться: теперь у вас за-ме-ча-тель-но культурный вид! Снимаю!! Готово. Спасибо! Теперь можете делать со своим носом что вам угодно.

      Сапогов встал, с наслаждением расправил могучие члены и с интересом потянулся к аппарату.

      – А ну – вынимай!

      – Что… вынимать?..

      – Что там у тебя вышло? Покажь!..

      – Видите ли… Сейчас же нельзя! Сейчас еще ничего нет. Мне еще нужно пойти в темную комнату проявить негатив.

      Сапогов погрозил Голдину пальцем и усмехнулся.

      – Хе-хе! Старая штука!.. Нет, брат, ты мне покажи сейчас… А этак всякий может.

      – Что это вы говорите? – встревожепно закричал фотограф. – Как же я вам покажу, когда оно не проявлено! Нужно в темную комнату, которая с красным светом, нужно…

      – Да, да… – кивал головой Сапогов, иронически поглядывая на Голдина. – Красный свет, конечно… темная комната… Ну, до чего же вы хитрые, жидова! Учитесь вы этому где, что ли… Или так, – сами по себе? Дай мне, говорит, темную комнату… Ха-ха! Не-ет… Вынимай сейчас!

      – Ну, я выну – так пластинка будет совершенно белая!.. И она сейчас же на свету пропадет!..

      Сапогов пришел в восторг.

      – И откуда у вас что берется?! И чтой-то за ловкий народ! Темная, говорит, комната… Да-а. Ха-ха! Мало чего ты там сделаешь, в этой комнате… Знаем-с. Вынимай!

      – Хорошо, – вздохнул Голдин и вынул из аппарата белую пластинку. – Смотрите! Вот она.

      Сапогов взял пластинку, посмотрел на нее – и в его груди зажглась страшная, тяжелая, горькая обида.

      – Та-ак… Это значит, я такой и есть? Хороший ты фотограф. Понимаем-с!

      – Что вы понимаете?! – испугался Голдин. Городовой сумрачно посмотрел на Голдина…

      – А то. Лукавый ты есть человек. Завтра на выезд получишь. В 24 часа.

* * *

      Сапогов стоял в литографической мастерской Давида Шепелевича, и глаза его подозрительно бегали по странным доскам и камням, в беспорядке наваленным во всех углах.

      – Бонжур, – вежливо поздоровался Шепелевич. – Как ваше здоровьице?

      – Да так. Ты ремеслепник будешь? А какой ты ремесленник?

      – Литографический. Ярлыки разные делаю, пригласительные билеты… Визитные карточки делаю.

      – Вот ты мне это самое и покажи! – сказал подмигивая Сапогов.

      – Сколько угодно! Мы сейчас, ваше благородие, вашу карточку тиснем. Как ваше уважаемое имя? Сапогов? Павел Максимович? Одна минутка! Мы прямо на камне и напишем!

      – Ты куда? – забеспокоился Сапогов. – Ты при мне, брат, пиши!

      – Да при вас же! Вот на камне!

      Он наклонился над камнем, а Сапогов смотрел через его плечо.

      – Ты