Капитан Ульдемир. Властелин. Владимир Михайлов

было, армии не было, и ловкие, здоровые парни просто не верили, что есть настоящий противник, в которого придется стрелять.

      Они во многое не верили.

      Вечерами Уве-Йорген рассказывал им не только о битвах, в которых в свое время приходилось ему драться; рассказывал он и о Земле, и о судьбе, ожидающей звезду Даль.

      О Земле слушали с интересом.

      – Ну, хотели бы вы там побывать?

      Побывать хотели все.

      – А остаться насовсем?

      Тут они умолкали, переглядывались. Потом снова кто-нибудь уверенно качал головой.

      – Нет. Разве у нас плохо?

      – Да стоит вам увидеть ту цивилизацию, технику… И потом, там все люди – от людей! Никаких Сосудов!

      – Этого и мы хотим…

      – Ну, так, значит…

      – Мы хотим здесь. У нас.

      – Да ведь здесь ничего не останется! – кричал Уве-Йорген, выходя из себя.

      Самое смешное было, что они и этому не верили.

      – Нет, Рыцарь, – говорили они. – О битвах ты рассказываешь хорошо, интересно. А о солнце не надо.

      И объяснили:

      – Понимаешь, о битвах мы слушаем и верим. Ты сам говоришь, что это было давно и очень далеко отсюда, – и мы верим. А когда ты говоришь о солнце, то говоришь о том, что здесь и сейчас. Но все, что есть здесь и сейчас, мы видим и знаем сами. И такие сказки у тебя не получаются. Расскажи лучше еще что-нибудь из вашей старины…

      Свинячьи собаки, а! Гром и молния! Сказки!

      Ну и черт с ними – пусть горят или замерзают…

      Но они нравились Рыцарю, и он жалел их, как жалеют командиры своих солдат.

      Может быть, он просто не умел как следует объяснить? Он ведь все-таки пилот, пусть бы объяснили ученые…

      Но сейчас был не вечер, а ясный день. Сейчас Уве-Йорген был в себе уверен.

      – Кончай отдых! Ста-ановись! Слушай команду! По пехоте…

      И вдруг поспешно:

      – От-ставить!

      Потому что из леса показался всадник. Он махал рукой. И зоркий Уве-Йорген сразу узнал массивную фигуру Иеромонаха Никодима.

      – Нет, Рыцарь. Крестьяне не пойдут. И не поверят. Им хорошо. И своему солнцу они верят, как мы своему. И у меня болит сердце; почему никто и никогда не хочет оставить в покое пахаря? Почему все – на их спины? Ты никогда не шел за плугом, Уве-Йорген, не знаешь, как вздрагивают ручки его в твоих пальцах, когда налегаешь всем телом…

      – Не хватало еще, чтобы Риттер фон Экк ходил за плугом! Но и у меня болит сердце. Эти тоже не верят ни единому моему слову. Они не могут поверить, вот в чем беда. Не в силах. Мы ведь с тобой тоже не понимали очень многого. Но мы приспособились, потому что от рождения наделены такой способностью – приноравливаться. А им – не дано.

      – Они хорошие люди. Добрые. Правдивые. Честные.

      – Я не привык оценивать людей в первую очередь по этим качествам. Но мне их тоже жаль. И если бы у меня был хоть десяток настоящих солдат, я загнал бы этих людей в трюмы, даже не спрашивая их согласия. И потом они были бы мне благодарны. Но у меня нет солдат… У меня – дети. Здесь все – дети. Планета детей. Первый