Капитан Ульдемир. Властелин. Владимир Михайлов

они – не только суверенное государство, но и вообще единственное здесь. Их до сих пор никто еще не завоевывал. Они просто еще не умеют капитулировать.

      – Вспомни Кортеса. С горсткой воинов он покорил империю именно потому, что до этого ее никто не завоевывал! А в нашей многострадальной Европе он не заполучил бы и ничтожного графства: у нас издавна привыкли отбиваться когтями и зубами.

      Так мы переговаривались, а остальные члены экипажа молчаливо и внимательно слушали, и лица их оставались спокойными.

      – А если они все-таки откажутся, Рыцарь?

      – А что делали в старые добрые времена, если правительство не соглашалось? Создавали новое правительство. Любым методом.

      – За любые методы – благодарю покорно, – сказал я. – Да и потом, мне кажется, ты в корне ошибаешься. Не те это люди, чтобы повиноваться любому приказу. Если ты даже вот этих твоих воинов не можешь заставить стрелять в людей… Здесь никто не станет делать ничего такого, чего не понимает, во что не верит.

      Иеромонах негромко прогудел:

      – Вера могла бы спасти. Но чтобы уверовать, человеку должно проникнуться…

      – Новыми идеями люди легче всего проникаются, когда они голодны и неустроенны, – задумчиво проговорил Уве-Йорген. – Это я очень хорошо помню.

      – Они, насколько мы можем судить, не голодны. Изобилия нет, но на жизнь хватает.

      Рыцарь выпятил губу.

      – Изобилие организовать трудно, а вот голод… Хлеб имеет свойство гореть.

      Иеромонах вытянул вперед свои тяжелые руки.

      – А вот я тебя, – сказал он. – Этими самыми руками… И простится мне.

      Он не шутил, все поняли это сразу. Ах, подумал я, наш пластичный, наш гибкий, наш дружный экипаж!

      – Ладно, Никодим, – успокоительно сказал я. – Он же шутит.

      – На больших дорогах этак-то шучивали, – гневно сказал инок.

      Георгий молвил:

      – Не знаю, зачем так много разговоров и размышлений. Все очень просто. Тех, кто захочет, – увезти. Кто не захочет – оставить. Пусть спасаются, как знают.

      Он сказал это совершенно спокойно.

      – Просто так – взять и оставить на гибель?

      Он кивнул.

      – И ты сможешь потом спокойно спать?

      Он сказал:

      – Если только не съем перед сном слишком много мяса.

      Заря человечества, подумал я. Милая Эллада, компанейские боги. И вообще – золотой век!

      – Хайль Ликург! – сказал Уве-Йорген и, сощурясь, покосился на меня.

      Но сейчас мне было не до Рыцаря.

      – Ты не переедай, – посоветовал я спартиоту вроде бы в шутку, хотя мне стало очень не по себе. Но обижаться на него не было смысла, а негодовать – тем более; он принес бы в жертву всех – такова была этика его времени, и хотя с тех пор его научили читать галактические карты и точно приводить машину туда, куда требовалось, иным он не стал: знание даже вершин современной науки не делает человека гуманным, и это было известно задолго до меня.

      – Ладно, капитан, – сказал Уве-Йорген. – Не грусти: лучшие решения всегда приходят