.

с ним не было отбоя. Его спрашивали о положении на фронте, о вооружении нашей армии, о планах Гитлера, о событиях во всем мире, и, хотя Анатолий не мог знать ничего сверх того, о чем сообщалось в прессе и по радио, к каждому его слову прислушивались с огромным интересом.

      Когда я и Анатолий впервые прошлись по селу, за нами увязалась целая орава ребят.

      – Сосойя, он герой?

      – А то нет?!

      – Сколько он убил немцев?

      – Миллион!

      – А ты взаправду с ним по-русски разговариваешь или обманываешь нас?

      – Обманываю!

      – А стреляет он хорошо?

      – Птичку сбивает на лету!

      – В зяблика попадет?

      – С двадцати шагов в глаз!

      – А в кольцо?

      – В самое отверстие!

      – Ух! Вот молодец!

      Когда Анатолий впервые увидел вывешенное на балконе Лукайи Поцхишвили черное полотно с бронзовыми буквами, он удивленно посмотрел на меня:

      – Что это такое, Coco?

      – Сын у него погиб на фронте…

      – Ну?

      – Ну, здесь написано, что они оплакивают безвременно погибшего сына Кукури…

      Анатолий промолчал. Потом он стал останавливаться у каждого дома с такой же траурной лентой и хмуро разглядывать буквы, выведенные неумелой рукой, но с неимоверной любовью и старанием.

      Мы вернулись домой поздно вечером.

      – Где вы пропадали целый день? – спросила за ужином тетя.

      – Осматривали село, – ответил я.

      – И что же, понравилось? – обратилась тетя к Анатолию.

      – Нет! – покачал он головой.

      – Что ты ему показал, Сосойя?

      – А ничего. Он ходил и рассматривал траурные надписи…

      – Тяжело… – вздохнула тетя.

      – Много! – сказал Анатолий. – Тринадцать!

      – Много…

      Рыбалка

      После преображения, когда вода в Супсе становится холодной как лед, усач и сельдь залегают на спячку. Они разыскивают в реке пустотелый валун покрупнее, забираются туда и до самой мартовской оттепели лежат без движения, тесно прижавшись друг к другу. Об этой рыбьей повадке известно каждому сельскому мальчику и конечно же мне. Есть у меня на примете и соответствующее место на реке. Называется оно Напицара. Здесь с незапамятных времен лежит в воде огромный замшелый валун – «чертов камень». Летом мы с утра до вечера лежим на этом камне, загораем, прыгаем с него в глубокий, темный омут, который образует здесь Супса. Но сейчас не время для купаний. Сейчас мы ищем рыбу. Я лежу в ледяной воде у «чертова камня», дрожа всем телом, лязгая зубами. Одной рукой я прикрываю отверстие в камне, другую просовываю туда по самое плечо.

      На берегу сидит Хатия, тут же Анатолий разводит костер, а Бежана сидит на корточках у самой воды и поучает меня.

      – Есть рыба, Сосойя?

      Я киваю головой.

      – Сельдь или усач?

      – Усач!

      – Хватай за усы! Да пощекочи его! Усач что твой поросенок, любит, когда его щекочут!.. Смотри, Сосойя,