Асафетида. Максим Николаев

о нем, и только опасение оказаться на должности зама дворового сумасшедшего заставило меня отказаться от этой затеи.

      Уже на зачетной неделе, после Кости, в фойе мне повстречалась Мальковская, преподаватель философии. О том, что женщина-доцент умерла еще весной, я вспомнил после зачета по современному русскому, когда увидел ее снова, на этот раз в «аквариуме» на первом этаже. Томно развалившись на пластиковом стуле, старушка прихлебывала эспрессо из крохотной кружечки. По проходам с обеих сторон сновали младшекурсники, которые по какому-то наитию избегали занимать второй столик в центральном ряду.

      Позади Мальковской, у окна, пили кофе с булочками Оля с Ирой и Анжелой. Когда я помахал им снаружи через стекло, Мальковская за столиком вместе с ними махнула мне рукой в ответ. От запаха пищи меня мутило. Я постоял еще немного снаружи, не стал заходить в кафе и пошел прочь.

      В последний раз по-человечески я ел на бабушкиных поминках, а на следующий день уже не смог запихать в себя ни куска. Мой истощенный вид говорил за себя. Архип Иванович даже не уточнил про аппетит, покопался у себя в столе и сунул мне под нос сжатую в кулаке склянку:

      – Что чуешь?

      Ответить я постеснялся. Когда он показал баночку, то оказалось, что в ней мед.

      Узнав о моем круглом сиротстве, знахарь спросил с ударением на предпоследний слог:

      – Бабка псковска́я?

      – Не коренная горожанка.

      – Коренных с войны не осталось, – отрезал он, поднялся от стола и подошел к шкафу.

      Среди составленных вразнобой сосудов на полке он выбрал простую пол-литровую банку с прозрачной жидкостью, открутил крышку и вдруг без предупреждения схватил меня за запястье своими длинными шишковатыми пальцами и плеснул содержимого на тыльную сторону ладони. В банке была какая-то кислота. Зажгло так, что я не смог удержать крика.

      – Худо зело, – прокряхтел он, снова устраиваясь в кресле. Ожог на моей руке покрылся волдырями как от крапивы.

      Самодеятельность с дешевым реквизитом, книжным говором, а теперь еще и членовредительством выглядела чересчур безыскусно даже для колхоза. Если бы не тысяча, которую пришлось отдать вперед за прием, то прямо сейчас я встал бы с неудобной табуретки и пошел вон.

      – В церкве той псковичи сжегши дюжину женок вещих, – подал голос Архип Иванович, словно угадавший мои мысли. – Верно, тебе они и являются.

      Я вынужден был признать, что с числом он, кажется, не ошибся.

      Колдун поведал о том, что казнь свершилась в 1411 году от рождества Христова или 6919-м от сотворения мира, тому назад шесть веков. Казнили колдуний по обету для избавления от мора, как по тому же обету чуть не каждый год возводили в русских городах церкви, пока ученые не изобрели вакцины с антибиотиками.

      В то лето на Радуницу сам Христос Спаситель явился инокиням Иоанно-Предтеченского монастыря и, угрожая мором моров, велел собрать по Пскову всех колдуний и ворожей и сжечь в православном храме. Его наказ был исполнен в церкви Василия на Горке,