Пепел Нетесаного трона. На руинах империи. Брайан Стейвли

смешком.

      – Возможно? Почему, ты думаешь, мы стоим здесь, в Омутах?

      Рук проглотил сразу десяток вопросов. Прилюдный допрос на деревенском причале едва ли обернется добром. Он, как в плащ, закутался в кротость.

      – Отведешь меня к свидетелю?

      – Ты предпочитаешь труп воину? – вздернул уголки губ Удав.

      Горе клинком пронзило сердце.

      – Он умер?

      Вождь вуо-тонов был уже стар, когда Рук навсегда покинул селение, его темная кожа иссохла и покрылась морщинами, суставы скрипели – и все же в его единственном глазу было еще столько жизни…

      – Близок к тому, – равнодушно бросил Удав. – Дело пары недель. Может, нескольких месяцев.

      – Я должен с ним поговорить.

      – Как срочно! Скажи, с каких это пор тебя так заботит покинутая тобой страна?

      – Я плыву своим руслом.

      – Ты сбежал!

      Жаркая ярость окрасила лицо Удава в цвет крови. Гнев поднялся в ответ и в груди Рука.

      «Прошу, богиня, помоги мне любить этого человека…»

      Богиня молчала. В камышах всхлипывали горзлы.

      На этом пропеченном солнцем плотике Руку показалось вдруг, что он не пробирался к вуо-тонам через текучий лабиринт, а шел назад, в собственное прошлое. Дни и ночи, дышавшие влажным зеленым зноем, скользящие за бортом копья тростника, голоса живых и умирающих созданий, молчание мертвых – все вошло в него сызнова, как горящий в жилах змеиный яд. Хлестнуло наотмашь солнце, заныли мышцы, зазвенела струной красота этих мест – всего три дня в дельте, и память тела проклюнулась, как из яйца, и клыкастая, когтистая часть его существа зашевелилась, разминая мышцы, испытывая силу. Потянулась к свету и теплу, желая прежнего: мяса и крови, чтобы утолить голод.

      – Бежал? – тихо, шевельнув бровью, повторил он. – Нет.

      Удав скривил губы:

      – Погляди на себя. – Он ткнул в Рука пальцем. – Дряблые плечи, волдыри на ладонях. Ты ушел в город, потому что мягок телом.

      Рук поднял ладонь, показав всем двойной прокол от змеиных зубов.

      Невозмутимые вуо-тоны не ахают, но по толпе, словно ветер лизнул тихую воду, пробежал короткий вздох.

      – Хозяйка танцев, – просто сказал Рук.

      Удав скроил пренебрежительную усмешку:

      – Так ты не только размяк, но стал глуп и нерасторопен.

      – Я жив, – ответил Рук и улыбнулся – недоброй улыбкой. – Если ты не забыл, я воспитан вашими богами. Они растили меня с младенчества, и я, хотя поклоняюсь теперь другой госпоже, помню все, чему они меня учили.

      – Помнишь, значит? – Удав сплюнул.

      Голос звучал по-прежнему зло и вызывающе, но в глубине таилась новая нотка – давнее обиженное недоумение, большое и зубастое, как столетний крокодил. Жрец Эйры, расслышав эту нотку и распознав за ней смятение и боль, попытался бы проложить путь к миру. Так поступила бы Бьен. Так поступил бы и Рук – в другой день и в другом месте.

      Но они были здесь и сейчас. Сколько ни молился, он не услышал в своем сердце голоса Эйры.

      – Теперь я буду говорить со свидетелем.

      Удав не сразу,