Державный плотник. Даниил Мордовцев

ее юродивый, любуясь оживлением девушки.

      – Как чу что! А товаров-то, узорья всякого что навезут!

      – Ай-ай-ай! – качал головой юродивый.

      – И зерна всяки гурмышски, и женчуг большой, и мелкой, и скатной, и бархаты турецки, и фларенски, и немецки, целыми косяками! А что отласов турецких золото с серебром, что камок добрых всяких цветов, и камок кармазинов, крушчатых и травных, и камочек адамашек! А то золото и серебро пряденое, бархаты черленые, кармазины, бархаты лазоревы и зелены, бархаты таусинные, гладкие, да бархаты багровы, да бархаты рыты...

      Спиря ласково глядел на нее и грустно качал головой.

      – Ай-ай-ай! Что у вас узорочья-то! – повторял он как-то машинально.

      – Да, дедушка, а отласы-те каки! – все более и более увлекалась Оленушка. – И черлень отлас, и лазорев отлас, и зелен отлас, и желт отлас, и таусин отлас, и багров отлас! А объяри золотны, а камочки индейски, а зуфи анбурски, а шелки рудо-желты да дымчаты, а шарлат сукно да полушарлат, да сукна лундыши, да сукна пастрафили! А ленты-то, ленты!

      А перед юродивым опять промелькнула «лента алая, ярославская», и крутой берег Волги, и эта широкая голубая река, и туманно-голубое безбрежное Заволжье...

      – «Атаманушко Спиридон Иванович!.. Любушка...»

      – Господи! Отжени – ох! – невольно простонал, хватаясь за сердце, юродивый.

      Оленушка невольно остановилась.

      – Что с тобой, дедушка?

      – Ничего, дитятко... Так ленты, сказываешь?

      – Ленты, дедушка, алы...

      – Так и алы?

      – Алы и лазоревы...

      – Тете-тете... ишь ты...

      Оленушка взглянула на море да так, казалось, и застыла. Приподнятая рука остановилась в воздухе. Доплетенный венок упал на колени. Щеки ее все более и более заливал румянец...

      В туманной дали на гладкой поверхности моря белели, как светлые лоскутки, паруса... Да, это не крылья чаек...

      – Дедушка! – чуть слышно заговорила девушка.

      Юродивый взглянул и оглянулся кругом.

      – Что ты, дитятко? – спросил он рассеянно.

      – Плывут... вон паруса...

      – Кто плывет?

      – Они... богомольцы.

      Девушка показывала на море. Юродивый щурился, прикладывал ладонь над глазами, в виде козырька.

      – Не вижу, девынька.

      – А я вижу, дедушка, вон...

      – У тебя глазки молоденьки.

      Оленушка вскочила на ноги, поднялась на цыпочки и готова была, казалось, побежать по морю, как посуху. Глаза ее горели, губы дрожали.

      – Господи! Богородушка! Кабы батюшка приехал!

      Вдруг на стене что-то грохнуло и рассыпалось гулом по острову и по морю. Юродивый перекрестился.

      – Вот тебе и на! – сказал он тихо и опустил голову.

      – А что, дедушка? – встрепенулась Оленушка.

      – Злодеи плывут, дитятко. Ах! Ноли не слыхала пушки?

      Оленушка, бледная как полотно, упала на землю и зарыдала голосом.

      X. НАЧАЛО БЕСПОПОВЩИНЫ

      Не сбылись надежды Оленушки. С весны монастырь снова обложен был стрельцами.

      Теперь воевода Мещеринов явился под