Васса Железнова (сборник). Максим Горький

и казалось, что в воздухе летают бледные тени цветов. Эта прозрачная преграда не скрывала от глаз внутренности гостиной. Медынская, сидя на кушетке в своем любимом уголке, играла на мандолине. Большой японский зонт, прикрепленный к стене, осенял пестротой своих красок маленькую женщину в темном платье; высокая бронзовая лампа под красным абажуром обливала ее светом вечерней зари. Нежные звуки тонких струн печально дрожали в тесной комнате, полной мягкого и душистого сумрака. Вот женщина опустила мандолину на колени себе и, продолжая тихонько трогать струны, стала пристально всматриваться во что-то впереди себя.

      Фома смотрел на нее и видел, что наедине сама с собой она не была такой красивой, как при людях, – ее лицо серьезней и старей, в глазах нет выражения ласки и кротости, смотрят они скучно. И поза ее была усталой, как будто женщина хотела подняться и – не могла.

      Юноша кашлянул…

      – Кто это? – тревожно вздрогнув, спросила женщина. И струны вздрогнули, издав тревожный звук.

      – Это я, – сказал Фома, откидывая рукой нити бисера.

      – А! Но как вы тихо… Рада видеть вас… Садитесь!.. Почему так давно не были?

      Протягивая ему руку, она другой указывала на маленькое кресло около себя, и глаза ее улыбались радостно.

      – Ездил в затон пароходы смотреть, – говорил Фома с преувеличенной развязностью, подвигая кресло ближе к кушетке.

      – Что, в полях еще много снега?

      – Сколько вам угодно… Но здорово тает. По дорогам – вода везде…

      Он смотрел на нее и улыбался. Должно быть, Медынская заметила развязность его поведения и новое в его улыбке – она оправила платье и отодвинулась от него. Их глаза встретились – и Медынская опустила голову.

      – Тает! – задумчиво сказала она, разглядывая кольцо на своем мизинце.

      – Н-да… ручьи везде… – любуясь своими ботинками, сообщил Фома.

      – Это хорошо… Весна идет…

      – Уж теперь не задержит…

      – Придет весна, – повторила Медынская негромко и как бы вслушиваясь в звук слов.

      – Влюбляться станут люди, – усмехнувшись, сказал Фома и зачем-то крепко потер руки.

      – Вы собираетесь? – сухо спросила Медынская.

      – Мне – нечего… я – давно!.. Влюблен на всю жизнь…

      Она мельком взглянула на него и снова начала играть, задумчиво говоря:

      – Как это хорошо, что вы только еще начинаете жить… Сердце полно силы… и нет в нем ничего темного…

      – Софья Павловна! – тихо воскликнул Фома.

      Она ласковым жестом остановила его.

      – Подождите, голубчик! Сегодня я могу сказать вам… что-то хорошее… Знаете – у человека, много пожившего, бывают минуты, когда он, заглянув в свое сердце, неожиданно находит там… нечто давно забытое… Оно лежало где-то глубоко на дне сердца годы… но не утратило благоухания юности, и когда память дотронется до него… тогда на человека повеет… живительной свежестью утра дней…

      Струны под ее пальцами дрожали, плакали, Фоме казалось,