Каждый дар – это проклятие. Кэролайн О’Донохью

потому что у ее мамы самая лучшая одежда. Мари также воспринимает любую нашу попытку позаимствовать у нее что-то как комплимент ее хорошему вкусу, поэтому даже специально подбрасывает мне одежду. Запасная спальня завалена ее гастрольными нарядами, оставшимися со времен музыкальной карьеры.

      – Мэйв, возьми вот это, – Мари протягивает мне розовую ковбойскую рубашку с красным кантом. – Я носила ее в восьмидесятых, но сейчас я вижу такие в магазинах. Они повсюду.

      Она права, сейчас такие рубашки снова продаются, и она мне очень идет.

      – Оставь себе, – говорит она.

      – Нет, – изображаю я протест. – Не могу.

      – Никаких возражений. Она уже твоя. Дай только поглажу.

      Я снимаю рубашку и передаю ей, а затем, оставшись в лифчике, сажусь на кровать Фионы.

      – А вам что дарят на Рождество? – вдруг спрашивает Лили, едва мама Фионы выходит. – В смысле родители.

      – Деньги, – отвечает Фиона.

      – Деньги, – повторяю я.

      – Деньги, – кивает Лили. – Я вот думаю купить тату-машинку.

      – Что? – удивляюсь я. – Зачем тебе она?

      – Ну, на «Ebay» они стоят всего семьдесят евро. И обращаться с ними не так уж сложно. Я смотрела видеоуроки.

      – Я хочу сказать, зачем тебе татуировки?

      Она вдруг теряет уверенность.

      – Ну, однажды я заходила в тату-салон. Просто чтобы посмотреть образцы татуировок на стенах. Это как типа посетить художественную галерею.

      Она рассказывает это так, будто татуировки уже некоторое время являются частью ее жизни и сегодня она наконец решила поделиться этой информацией. В такие моменты лучше не останавливать ее вопросами – пусть сама расскажет как можно больше.

      – Однажды работник салона разрешил мне посмотреть, как он делает татуировку посетителю. Это была большая татуировка на спине. Я пододвинула табуретку и смотрела.

      Я едва удерживаюсь от вопроса: «Когда именно это было?» Вместо этого я просто молча киваю.

      – Понимаете, когда смотришь, как чернила проходят через иглу, а затем переносятся на кожу под жужжание машинки… бывает такое чувство… не знаю, как будто все очень хорошо и спокойно.

      – Как это? – спрашивает Фиона.

      – Это напоминает мне, что самое лучшее в жизни – это возможность измениться. Пусть даже перемена эта очень маленькая.

      – Здорово, – вздыхаем мы с Фионой, явно испытывая облегчение оттого, что Лили хотя бы что-то нравится в том, чтобы быть живым человеком.

      – И… Я сделала себе наколку.

      – Что?

      – Наколку. Такую маленькую. Как самодельная татуировка. С помощью одной из чистых инсулиновых игл моего отца. И чернил.

      Она опускается на колени и закатывает черные кожаные легинсы, обнажая белую икру. Сначала я не понимаю, на что я должна смотреть. Затем присматриваюсь внимательнее и вижу маленькое черное пятнышко, которое сначала приняла за веснушку.

      :D

      И вдруг мы с Фионой заливаемся смехом. Нам почему-то кажется ужасно смешным, что Лили, этот маленький синеволосый Будда,