Козленок в молоке. Юрий Поляков

баба одна… – пояснил высокомерный Стас. – Нам страшно не повезло: мы живем в эпоху перенасыщенного культурного раствора. Тут недавно ко мне в магазин Любин-Любченко заходил – рассказывал. Это его теория. Чтоб ты, Арнольд, понял, получается эдакая двойная уха!

      – Как не понять! – закивал Арнольд.

      – Мы с вами жертвы набитых книжных полок, – вздохнул Жгутович, видимо вспомнив о своем не изданном до сих пор сборнике.

      – Жертвы, – согласился Арнольд. – У меня об этом в романе тоже есть…

      – Я даже не представляю, – не уступал Стас, – что сегодня нужно написать, чтобы тебя услышали?!

      – Я вот недавно написал! – не унимался и Арнольд.

      – Ничего писать не надо, – подыграл я Жгутовичу. – Текст не имеет никакого значения.

      – Абсолютно никакого, – согласился Арнольд. – Я вам сейчас об этом рассказ прочитаю!

      – Что значит – не имеет значения? – не понял Стас.

      – А то и значит: можно вообще не написать ни строчки и быть знаменитым писателем! Тебя будут изучать, обсуждать, цитировать… – развил я эту внезапно пришедшую мне в голову мысль.

      – Цитировать? – переспросил Стас.

      – Да, цитировать! – не отступал я, ибо пиво в больших количествах делает человека удивительно упрямым.

      – Нонсенс!

      – Чего? – не понял Арнольд.

      – Вы, конечно, можете меня спросить, – все более воодушевляясь, продолжал я, – почему у классиков все-таки есть тексты? Отвечаю: потому, что они были в плену профессиональных условностей: портной должен шить, столяр – строгать, писатель – писать! Допустим, ты не читал Шекспира, а это, в сущности, равносильно тому, как если б он ничего не написал. Но ведь Шекспир все равно гений!

      – Все равно, – согласился Арнольд.

      – Софистика! – ухмыльнулся Стас.

      – Чего? – не понял Арнольд.

      – Нет, не софистика, – настырно возразил я. – Софистика – обман ума, рассыпающийся при первом столкновении с действительностью. А я могу доказать свои слова на практике. Я готов взять первого встречного человека, не имеющего о литературе никакого представления, и за месяц-два превратить его в знаменитого писателя!

      – Нонсенс! – замахал руками Стас.

      – Чего? – снова переспросил Арнольд.

      – Фигня! – уточнил Жгутович.

      – Ах, фигня! – возмутился я, и кровь с пивом бросились мне в голову. – Готов поспорить: первого встречного дебила за два месяца я сделаю знаменитым писателем, его будут узнавать на улицах, критики станут писать о нем статьи, и вы будете гордиться знакомством с ним!

      Несмотря на решительную интонацию, все это было сказано мной, конечно же, в риторическом порыве и с оттенком явного алкогольного романтизма. Но Стас рассудил иначе.

      – На что спорим? – деловито усмехаясь, спросил он.

      – В каком смысле? – не понял я.

      – В прямом. Ты предлагаешь спорить? Я готов. На что спорим? Или ты испугался?

      – На что угодно! – ответил я, заводясь.

      – И