Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича. Андрей Зарин

и неохотно побрел в свою клеть. В своей походной жизни он видел всякие виды и приучился не вмешиваться в чужие дела, но этот мальчик и его участь как-то интересовали его помимо воли. Он вошел в клеть, но спать уже не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Наконец он встал, надел латы, взял шлем, опоясался мечом и вышел на двор, а потом на пустынную улицу.

      III

      Княжья расправа

      Князь Теряев-Распояхин во время своего пребывания в Москве всегда гостил у Федора Ивановича Шереметева, начальника вновь основанного аптекарского приказа, с которым сдружился после неудачного похода под Новгородом против Делагарди; тогда князь был ранен и лечился через него у Дия.

      Федор Иванович души в нем не чаял, отчасти чуя в своем друге могучую силу и недюжинный ум, и отвел ему две горницы в своем доме в Китай-городе.

      Сейчас, после разорения, построил ему эти хоромы немец из слободы. Затейливо они были выстроены: с теремами, с башенками, с клетями и холодушками, с расписными печами внутри и затейливыми балясинами снаружи. На обширном дворе раскинулись еще добрый десяток изб да бани, да сараи, потому что Федор Иванович держал до полутысячи человек челяди, как подобало в то время знатному человеку.

      Князь Теряев не чувствовал у него ни малейшего стеснения и, случалось, даже не видел своего хозяина по нескольку дней, но теперь они все время были неразлучны.

      Царь Михаил любил их, отличал пред прочими; они в совете помогали составлять порядок встречи возвращавшегося Филарета Никитича, и царь поручил князю Теряеву оповестить его о приближении высокого пленника к Москве.

      С раннего утра уезжали князь и Шереметев из дома: один – в приказ и боярскую думу, как единственный государственный человек, другой – к царю для беседы; сходились они лишь за обедом и тут говорили о делах государских.

      Оба они одинаково радовались возвращению твердого, решительного, смелого умом Филарета.

      – Конец царевым приспешникам, – говорили они, – будет! Посидел царь-батюшка под бабьим началом, теперь в другие руки владычество перейдет!

      И эту радость смутно делили с ними все русские.

      Еще чуть брезжило утро, когда Влас скорее свалился, чем сошел, с коня пред домом Шереметева и стукнул кольцом.

      – Кто стучит? – спросили его.

      – Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Власий, смерд князя Теряева!

      – Аминь! – послышался голос, и калитка отворилась.

      – Куда коня поставить? В доме ли князь-батюшка? – спросил Влас.

      – Коня-то во двор, там коновязь есть, – ответил сторож, отворяя ворота, – а что до князя, то оба только обедню отслужили и тотчас наверх поехали.

      Влас видимо ожил:

      – А стремянной его, Антон?

      – Тот здесь. Вот четвертая изба под ваших людишек отведена. Там и коновязь.

      – Прости, Христа ради! – сказал Влас и, ведя коня, с непокрытою головою пошел по указанному направлению.

      – С Богом! – ответил сторож, затворяя тяжелые ворота.

      Влас дошел до большой, просторной избы и, привязав коня,