Мальва. Максим Горький

и оставил, – неохотно ответил тот.

      – Красивая, что ли? – небрежно спросила она.

      Яков промолчал.

      – Что молчишь?.. Лучше меня али нет?

      Он посмотрел ей в лицо, не желая этого. Щеки у нее были смуглые, полные, губы сочные, – полураскрытые задорной улыбкой, они вздрагивали. Розовая ситцевая кофта как-то особенно ловко сидела на ней, обрисовывая круглые плечи и высокую, упругую грудь. Но не нравились ему ее лукаво прищуренные, зеленые, смеющиеся глаза.

      – Зачем ты так говоришь? – вздохнув, сказал он просящим голосом, хотя желал говорить с ней строго.

      – А как надо говорить? – засмеялась она.

      – И смеешься тоже… чему?

      – Над тобой смеюсь…

      – Ну, что я тебе? – обиженно спросил он и снова опустил глаза под ее взглядом.

      Она не ответила.

      Яков догадывался о том, кто она отцу, и это мешало ему свободно говорить с ней. Догадка не поражала его: он слыхал, что на отхожих промыслах люди сильно балуются, и понимал, что такому здоровому человеку, как его отец, без женщины трудно было бы прожить столько времени. Но все-таки неловко и перед ней, и перед отцом. Потом он вспомнил свою мать – женщину истомленную, ворчливую, работавшую там, в деревне, не покладая рук…

      – Готова ушица! – объявил Василий, являясь в шалаш. – Достань-ка ложки, Мальва!

      Яков взглянул на отца и подумал:

      «Видно, часто она у него бывает, коли знает, где ложки лежат!»

      Взяв ложки, она сказала, что надо пойти помыть их и что в корме лодки у нее есть водка.

      Отец и сын посмотрели вслед ей и, оставшись один на один, помолчали.

      – Ты с ней как встретился? – спросил Василий.

      – А я спрашивал про тебя в конторе, и она была там… И говорит: «Чем, говорит, идти пешком по песку, поедем в лодке, я тоже к нему». Вот и приехали.

      – Да-а… А я, бывало, думаю: «Каков-то теперь Яков?»

      Сын добродушно усмехнулся в лицо отца, и эта усмешка придала Василию храбрости.

      – А… ничего бабенка-то?

      – Ничего, – неопределенно сказал Яков, моргнув глазами.

      – Никакого лешего не поделаешь, брат ты мой! – воскликнул Василий, взмахивая руками. – Терпел я сначала – не могу! Привычка… Я женатый человек. Опять же и одежу она починит и другое прочее… И вообще… эхма! От женщины, как от смерти, никуда не уйдешь! – искренно закончил он свое объяснение.

      – Мне что? – сказал Яков. – Это – твое дело, я тебе не судья.

      А про себя думал:

      «Станет тебе такая штаны чинить…»

      – Опять же мне всего сорок пять лет… Расхода на нее немного, не жена она мне… – говорил Василий.

      – Конечно, – соглашался Яков и думал: «А всё, чай, треплет карман-то!»

      Пришла Мальва с бутылкой водки и связкой кренделей в руках; сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо рта на песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные